Роберт Леки - Каска вместо подушки Страница 11

— Ложись!

Мы выполнили приказ. Когда мы поднялись на ноги, поработав оружием против воображаемого противника, то были обвалены песком, как филе в муке.

Пропотев на переходе, мы уже натерли движущиеся части плоти. Потом в ранки попала соль морской воды, добавив нам острых ощущений. И довершил картину вездесущий песок. Поступил приказ строиться и двигаться к нашему новому лагерю, до которого было около мили. Лишь только мы тронулись в путь, боль стала невыносимой, каждый шаг, каждое резкое движение руки создавало эффект острой бритвы, рассекающей плоть под мышками и между йогами.

Преодолев указанное расстояние, мы подошли к довольно густому сосновому лесу. С одной стороны дороги растительность была вырублена и образовалась поляна. На ней стояли три пирамидальные палатки: одна для камбуза, другая для лазарета и третья для командира роты. Здесь, как нам объяснили, и находился наш новый лагерь.  

Пока шло деление территории на участки для взводов и отделений, пошел холодный дождь. Начали появляться первые палатки — не аккуратными ровными рядами, как было принято раньше, а вразброс — по новой моде, для маскировки.

Мы были измучены до крайности, страдали от боли, голода и холода. В таком состоянии процесс разбивки лагеря должен был стать тяжелым и безрадостным делом и затянуться до бесконечности. Но все оказалось по-иному. Никто из нас даже не сказал ни одного дурного слова в адрес офицеров. Неожиданно мы почувствовали возбуждение, которое согрело нас, заставив на время позабыть о холоде, пустых желудках и поющих костях.

Очень скоро мы уже, прихрамывая, разбрелись по сторонам, собирая сосновые иголки, чтобы расстелить их вниз под одеяла.

Что за постель! Темно-зеленое одеяло сверху, еще одно внизу, а под ним россыпь сосновых иголок на земле.

Как я уже говорил, мы трудились очень споро и весело, добродушно поругивая недотеп, которые никак не могли поставить палатку. А дождь, этот мокрый незваный гость, вероятно сконфузившись, что является единственным мрачным плакальщиком в нашей веселой компании, быстро усилился и превратился в ливень.

Когда мы окопались, иными словами, выкопали глубокие траншеи вокруг палаток, чтобы земля внутри оставалась сухой, раздался сигнал к ужину. Пища была горячей, кофе тоже. А что еще нужно бездомному бродяге? Было уже поздно. В полной темноте мы закончили ужин и вымыли свои металлические столовые приборы.

По дороге к своим палаткам мы прошли через территорию роты F. Здесь солдаты бродили  вокруг палаток, спотыкаясь о колышки, вызывая справедливый гнев старожилов.

Особыми любителями сквернословия были пулеметчики, от них можно было услышать весьма изысканные изречения с упоминанием родственников всех и каждого. Но они, хотя приходилось сталкиваться и с более грязными ругательствами, все-таки являются непечатными.

Так — в дожде, темноте и потоке ругани — закончился наш первый день в поле. Мы влились в ряды морских пехотинцев.

На следующий день я впервые встретил Бегуна. Он был в отделении Здоровяка всего несколько дней — прибыл позже других, — но я его ни разу не встречал. Он как раз выходил из палатки Хохотуна, смеясь какой-то шутке, и мы столкнулись. Он едва не сбил меня с ног. У него, Бегуна, были очень сильные, хорошо развитые ноги, и, когда он целеустремленно двигался вперед, на его пути попадаться не стоило. Он еще в школе, как я позже узнал, бегал на длинные дистанции, и довольно-таки неплохо. Отсюда и мощная походка.

Бегун идеально подошел нашей компании — как перчатка натягивается на руку. Его восхищение Хохотуном граничило с благоговением, но Хохотун сумел с этим справиться, не обижая товарища. Полагаю, ему в глубине души нравилось обожание темноволосого парнишки из Буффало, который так толково говорил о танцах и автомобилях, что было совсем необычно для беспорядочного луиевилльского мира Хохотуна.

Наша дружба крепла, и вскоре стало ясно, что слово Хохотуна обладает самым большим весом хотя бы потому, что он всегда мог рассчитывать на поддержку Бегуна.  

Итак, Хохотун стал лидером в нашей четверке, чего ни Здоровяк, ни я никогда не признавали, и лишь Бегун подчеркивал это своим почтительным отношением.

Разве не странно, что в такой ситуации была необходимость в лидере? Но она действительно существовала. Двум парням, я полагаю, лидер не нужен, троим уже нужен, а четверым — так просто необходим. Иначе кто будет улаживать разногласия, планировать важные мероприятия, предлагать место и время для развлечений и вообще соблюдать гармонию?

Это было начало нашей прекрасной жизни здесь, на берегу. Мы спали на земле, а дом нам заменял кусок брезента, но теперь мы начали гордиться тем, что смогли с этим справиться. При таких условиях прекрасная жизнь просто обязана была стать шумной, а зачастую и дикой.

Дневные тренировки не могли полностью лишить бодрости тела и духа таких молодых ребят, как мы. Если не было ночных заданий или дежурства по роте, мы были свободны после ужина до самого утреннего подъема. Иногда мы собирались у костра, жгли сосновые сучья и по очереди отхлебывали из бутылки маисовой водки, купленной у местных самогонщиков. Сосновые сучки горели с благоуханной яркостью, а проглоченное пойло согревало изнутри.

Мы часто пели или боролись у костра. Неподалеку другие парни зажигали другие костры, возле которых звучали иные песни, и результатом нередко являлось соревнование певцов, обычно завершавшееся упрямыми попытками перекричать друг друга. Иногда в освещенный костром круг случайно забредал несчастный опоссум, при виде  которого немедленно поднималась суета, в несчастного зверька летело все, что попадалось под руку, и в конце концов жизнь покидала беднягу. После этого всегда находился кто-то, желавший продемонстрировать остроту своего штыка и сдиравший с животного шкурку. Маленькая тушка обычно сгорала в пламени костра, и лишь немногие могли похвастать тем, что имели возможность попробовать его мясо.

Бывали вечера, когда Здоровяк, Хохотун, Бегун и я после еды отправлялись на прогулку в сторону шоссе, расположенного в трех километрах от нашего лагеря. Звук наших бодрых шагов заглушал толстый слой грязи под ногами. Иногда мы шли молча, зачарованные фиолетовой красотой ночи. А иногда дурачились, танцевали в вязкой земле, наскакивая друг на друга, и что-то орали — с одной лишь целью: услышать звуки собственных голосов, которые нам возвращала темнота. Бывало, что мы шли тихо, молча, только изредка тихо перебрасываясь парой слов, вспоминая дом или стараясь представить себе, куда нас отправят после завершения подготовки.