Андрей Аникин - Адам Смит Страница 11

Адам может рассчитывать еще на некоторые суммы из наследства отца, которые будут ему выплачивать мать и опекун.

Итак, он едет в Англию! В страну, которая, несмотря на унию, все еще оставалась для шотландцев почти заграницей. Он предпочел бы, конечно, Кембридж, где учился и учил Ньютон, но выбирать не приходится.

Проведя два летних месяца в Керколди, Адам отправляется в путешествие, которое в те времена было далеким и нелегким. Едет он верхом, ибо другого сухопутного сообщения между Шотландией и Англией еще, по существу, не было. Обгоняя медленно бредущие стада скота, закупленного в Шотландии английскими скототорговцами, Смит и двое его спутников движутся на юг.

После тощих шотландских овец английские кажутся ему породистыми и упитанными. После вересковых пустошей он видит хорошо обработанные, огороженные поля. По сравнению с Шотландией Англия — богатая страна.

Когда за первым обедом в столовой колледжа он по своему обычаю внезапно глубоко задумался над тарелкой, нагловатый университетский прислужник прервал его медитации:

— Кушайте, сэр. У вас в Шотландии вы такой отбивной небось и в глаза не видели.

Бедность и бережливость считались национальными чертами шотландцев.

2. ЮНОСТЬ. ВТОРОЙ УНИВЕРСИТЕТ: ОКСФОРД

Первое дошедшее до нас письмо Адама Смита послано через несколько недель после приезда в Оксфорд и адресовано его кузену и опекуну Уильяму Смиту, личному секретарю герцога Аргайла. Вот оно:

«Сэр! Вчера я получил ваше письмо с переводом на 16 фунтов при нем, за что я покорно благодарен, а еще более за добрый совет, который вы мне даете[10]. Я действительно опасаюсь, что мои расходы в колледже в этом году по необходимости будут гораздо больше, чем в дальнейшем, за счет особых и крайне обременительных взносов, которые мы обязаны делать колледжу и университету при поступлении. Если кто-либо испортит в Оксфорде свое здоровье чрезмерной работой, то это будет только его собственная вина: единственные наши обязанности здесь состоят в том, чтобы дважды в день ходить на молитву и дважды в неделю — на лекции. Я остаюсь, дорогой сэр, ваш покорный слуга Адам Смит».

В этом деловом письме 17-летний автор — как на ладони. Он знает цену деньгам как шотландец, как сирота и как человек, который три года прожил самостоятельно. По поводу оксфордских порядков, которые должны были его особенно поразить после Глазго, он уже саркастически улыбается, но, как и в будущем, очень сдержанно, едва заметно. От двухкратной ежедневной молитвы юноша явно не в восторге. Его неприятные контакты с религией продолжаются, и так будет до конца дней. Хотя бунтарь и борец из него не вырастет, свое честное и язвительное слово о попах он еще скажет.

Прославленный Оксфорд, оказывается, ничему не учит и не может научить. Невежественные профессора, почти все священники англиканской церкви, занимаются интригами, политиканством и слежкой за студентами. Через 30 лет Смит напишет в «Богатстве народов» об этой публике:

«Некоторые из этих ученых учреждений предпочли на долгое время остаться святилищами, где нашли приют и защиту давно отвергнутые идеи и устарелые предрассудки… В Оксфордском университете большинство профессоров уже много лет совсем отказалось даже от видимости преподавания»[11].

Почти безвыездно провел Смит в Оксфорде шесть лет. Уезжать на лето в Шотландию он не мог из-за недостатка денег: одна такая поездка поглотила бы чуть не всю его годовую стипендию. Единственным его развлечением были кратковременные поездки в соседний городок Аддербери, где в имении герцога Аргайла жил кузен Уильям.

Первый раз Адам побывал здесь осенью 1741 года. Кузен, который был двадцатью годами старше, любил его. В семье герцога юного земляка приняли ласково. Почти все приближенные герцога были шотландцы, для иных герцог был еще, как в старину, вождем клана. В отношениях оставались следы горношотландской патриархальности.

Но две недели проходили быстро, и ему пора было возвращаться в холодные каменные казематы средневекового Баллиоля. Уезжая в Оксфорд и вспоминая тяжелую минувшую зиму, он пишет матери и просит прислать ему шерстяных чулок, и «чем скорее ты их пошлешь, тем лучше».

И вот так шесть лет, между 17 и 23 годами, в чужом и негостеприимном городе, с очень ограниченными средствами, без друзей и близких. Это тяжелые годы.

К Оксфорду Смит навсегда сохранит неприязнь, никогда не побывает здесь вновь, не будет поддерживать никаких связей.

Но тем дороже и ближе его сердцу книги. В эти годы складывается характер великого книжника, который был, как кто-то заметил, самым осведомленным в мире человеком после Аристотеля.

Друзей нет прежде всего потому, что он шотландец, к тому же незнатен и небогат. Над шотландцами смеются. Смеются над их языком и привычками, над их бедностью и неловкостью.

Оксфорд славился своим якобитством, а Баллиольский колледж в особенности. Во время восстания 1715 года в университете чуть не начался мятеж сторонников «старого претендента» против ганноверской династии. Король послал для усмирения буйных тори полк солдат. Поскольку одновременно Георг I подарил вигскому Кембриджу библиотеку, один поэт сочинил каламбур, который веселил лондонское общество: король послал в Оксфорд солдат, потому что тори не признают никаких доводов, кроме силы, а в Кембридж — книги, потому что виги признают силу только за доводами (логическими).

Сыновья английских аристократов, мелкопоместных сквайров и священников, составлявшие в Оксфорде большинство студентов, считали всех шотландцев вигами, вольнодумцами и предателями дела Стюартов. Проводя время в безделье, кутежах и политических спорах, они скоро стали подозрительно и неприязненно смотреть на молчаливого юношу, у которого в руках всегда была книга.

Хотя Смит и держится подальше от политики, годами хранить свои взгляды в тайне невозможно. А эти взгляды могут ревностных якобитов привести в бешенство. Неприязнь перерастает в ненависть. И так проходит год за годом…

Смиту только в одном отношении легче, чем многим другим шотландцам. Благодаря хорошим учителям и природным способностям к языкам он скоро начал говорить на чистом английском языке, почти без шотландских оборотов и без акцента.

В XVIII веке Шотландия говорила на трех языках. Лишь небольшая прослойка знати и интеллигенции употребляла английский. В равнинной части страны преобладал шотландский диалект, который значительно отличается от английского языка; шотландские стихи Роберта Бернса без перевода малопонятны для англичан. Горцы, потомки кельтских племен, говорили на гэльском языке, родственном ирландскому.