Александр Борин - Проскочившее поколение Страница 11

А уже через три года, в 1952 году, у него случился первый сердечный приступ. В больнице, когда врачи ненадолго отлучились, Женя смогла заглянуть в историю болезни. Прочла: злокачественная гипертония и еще какие-то медицинские термины. Вечером она позвонила своей приятельнице, врачу, сказала, что у ее сослуживца вот такой диагноз, это серьезно? «Бедняга, — ответила врач, — протянет полгода, от силы год».

Изольду тогда было 26 лет.

Но прожил он не полгода и не год, он прожил еще 13 лет.

По-прежнему мотался из конца в конец по всей стране, сотрудничал со всякими редакциями. Родилась дочь, денег постоянно не хватало. Зарабатывал, где только мог и как мог. На телевидении предложили выступить в прямом эфире с разными зверями — выступил. Сохранились фотографии: он в обнимку с тигренком, обезьяна сидит у него на голове.

Только писать по-прежнему, слепо воспевать «нашу замечательную действительность», он уже не хотел, да и не мог. «С 1947 года, с тех пор как одно снисходительное издательство выпустило мою первую книжку, — скажет он, — я старался все время ездить, смотреть, влезать в разные острые истории. И накопилось много такого, о чем уже невозможно не рассказать. Пятнадцать лет я больше смотрел, чем писал, все откладывал главный для меня разговор. А сейчас уже нельзя откладывать…»

Да и не было у него времени откладывать.

В ту пору уже начали появляться произведения о страшных сталинских репрессиях. Зверев тоже написал о них. Но как! В маленькой повести «Защитник Седов» рассказана история вроде бы со счастливым концом. Понимая всю тщетность своих усилий, адвокат Седов все-таки берется защищать четверых приговоренных к расстрелу «врагов народа». Едет в город Энск, добивается разрешения встретиться с ними в тюрьме. Вернувшись в Москву, ему удается попасть на прием к Большому прокурору. Когда-то они вместе выступали на одном процессе по хозяйственному делу. Большой прокурор узнает его, он чрезвычайно любезен, обещает лично разобраться в деле этих четверых. И о чудо! Все они признаны невиновными и освобождены. Но через месяц, выступая на республиканском совещании следственных работников, Большой прокурор говорит, что те четверо пострадали в результате вредительской деятельности ныне разоблаченных прокурора области, его заместителя, председателя облсуда, его заместителя и еще многих и многих бывших городских руководителей, как теперь выяснилось, японских шпионов. Смешно? Так смешно, что, кажется, не хочется жить.

Или веселый, даже озорной рассказ «Второе апреля». Ученики шестого класса наперекор дню Первое апреля, когда полагается всех обманывать, решили объявить Второе апреля днем без вранья. Замечательно, что может быть лучше правды. Но, оказывается, безудержная, навязанная в обязательном порядке правда способна привести к таким драматическим ситуациям, завести в такие тупики, из которых и не знаешь, как выбраться. Этот, казалось бы, забавный рассказ из школьной жизни, перепечатывает парижская газета «Русские новости».

Одно только для нас оставалось секретом: когда успевал Изольд так много писать. Он находился всегда на людях, в доме его чуть ли не каждый вечер собирались друзья, более общительного человека я не знал и не знаю. Как-то ответственный секретарь «Знамени» Василий Васильевич Катинов спросил его: «Когда же вы садитесь за письменный стол? Вы же все время на виду». Изольд наклонился к нему и таинственно сказал: «Никому не рассказывайте, но дома в кладовке заперты у меня два еврея. Я не говорю им, что кончился космополитизм, и они за меня работают».

Судить веселых и находчивых на телевидении он едет с горчичником на сердце. В Коктебеле все отправляются на гору Карадаг — как можно пропустить такое? И вот мы, несколько человек, толкаем его в спину, чтобы, поднимаясь, он тратил поменьше усилий. Поликлиника Литфонда помещается рядом с метро «Аэропорт», там крутая лестница, поэтому Изольд доезжает на метро до «Динамо», где есть эскалатор, а дальше уже добирается троллейбусом. Когда ему становится плохо, он не ложится, а наоборот, встает. Объясняет: «Если лягу, могу уже и не подняться». Однако очередную заграничную турпоездку от Союза писателей он не пропустит. У других еще случится шанс, а он может и не успеть. Польша, Чехословакия, Германия, Австрия…

Я спросил его: как он выдерживает такую нагрузку? Он ответил: «Вы все живете так, как будто вам осталось сто лет, а я — как будто два часа».

В 1965 году, за год до смерти, вышла его книжка «Что за словом?». Начинается она так: «Однажды на шоссе у въезда в Феодосию я увидел громадный придорожный щит: „Смотрите кинофильмы в кинотеатрах“. И, конечно, подумалось: кто он, автор этого маленького шедевра? Что его вдохновило? Может быть, боязнь, что автопутники отправятся смотреть кинофильмы не в кинотеатры, а в какое-нибудь другое место? В булочную? В баню? Вряд ли… Скорее всего, здесь другое. Некое должностное лицо лихорадочно искало способа оправдать свое существование, изобразить деятельность».

Книга эта — о «девальвации слов», — написал в предисловии к ней Корней Иванович Чуковский. «Свои незаурядные силы Зверев… отдает гневному разоблачению бытующих у нас в обиходе звонких фраз и патетических слов, не обеспеченных мыслью и делом… Разрыв между словом и делом, — подытоживает К. И. Чуковский, — служит низменной корысти и шкурничеству».

Умер Изольд в 39 лет.

Так вот, когда однажды зашел у нас с ним разговор о том, что напечататься можно, лишь написав то, что сегодня требуется редакциям, а не то, о чем ты на самом деле думаешь, Изольд сказал мне: «Тебя могут десять раз не напечатать, сто раз, но если ты не истребишь в себе внутреннего цензора, то пропадешь. Поверь моему опыту». И я ему поверил.

Единица порядочности — «один Галлай»

С Марком Лазаревичем Галлаем я познакомился и подружился в доме у Изольда Зверева.

Эльдар Рязанов как-то сказал, что если вводить единицу измерения порядочности человека, то называться она должна — «один Галлай». Аршин этот можно одинаково применить ко всему, что в своей жизни делал Марк — и в ночном небе 22 июля 1941 года, во время первого налета немецких самолетов на Москву; и пробираясь к партизанам в Брянском лесу после того, как был подбит его самолет; и садясь за штурвал каждой новой, неиспытанной машины; и на космодроме, готовя в полет Юрия Гагарина; и в дружеской компании.

Я не верю, когда говорят, что существует профессиональная этика, не понимаю, что это значит. Получается, у инженера одни нравственные нормы, у строителя — другие, а у летчика — третьи? По-моему, чепуха. Нравственность есть одна, человеческая. Иное дело, что нравственный человек обычно оказывается и хорошим профессионалом, лучше прочих выполняет свою работу.