Питер Бамм - Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 Страница 11

Мы въехали в село на рассвете и распрягли наших усталых лошадей, чтобы накормить и напоить их. Расположились в одном из крестьянских дворов, расположенном ближе всего к вражеским позициям. Существовала также некоторая вероятность того, что именно здесь мы и откроем полевой хирургический госпиталь. Мы еще не знали, планируется ли наступление.

Мы слышали пулеметные очереди, раздававшиеся из небольшого лесочка, расположенного примерно в 600 метрах от нас. Так что линия фронта проходила совсем недалеко. В тот период войны это не имело особого значения. Обычно русские отступали ближе к ночи. На рассвете они имитировали некоторую активность, которая производилась несколькими небольшими группами, специально оставлявшимися с этой целью, а затем и они исчезали в утреннем тумане. Постепенно это приводило к беспечности, и машины вдоль деревенской улицы стояли в хаотическом беспорядке. Мимо следовали небольшие группы солдат. Несмотря на ранний час, они уже выглядели усталыми, их гимнастерки были покрыты пылью и пропитаны потом; их лица были усталыми и безучастными. Они были нагружены оружием и тащили за собой небольшие минометы на повозках. Капитан Ромбах и я сидели, прислонившись к стене хаты, и наслаждались первым теплом восходящего солнца. Через час оно уже будет палить нещадно.

Внезапно стало заметно некое движение к востоку от крестьянского двора. Через поле подсолнухов, раскинувшееся между лесом, откуда раздавались пулеметные очереди, и крестьянским двором, медленно брел человек. Он был одет в военную форму, но у него не было оружия. Русский. Когда он брел через поле подсолнухов, раскачивавшихся на своих высоких ножках, они расступались перед ним, как гладь моря перед носом корабля.

Кто-то схватил винтовку, прислоненную к стене, и передернул затвор. Затем он внезапно вспомнил, что она не заряжена. Все начали смеяться.

– Теперь не получишь Железный крест!

– Прицел двести! Огонь!

– Ты что, только что вернулся из самовольной отлучки, а, солдат?

– Наверное, его девушка заимела ребенка.

– Орден Отцовства с дубовыми листьями и мечами!

В едином порыве они стали напевать старую песенку:

Три приветствия, три приветствия, три приветствия дляСанитара Нойеманна,Который давным-давно…

Тем временем русский подошел к нам совсем близко. Вероятно, он решил, что мы сошли с ума. Для человека, который хочет перебежать от своих к врагу, промежуток времени, который для этого необходим, кажется бесконечным. Он находится между двух огней. В любой момент гнев может выстрелить в него сзади или же недоверие спереди.

Русский вошел в ворота. Вероятно, ему было около 19 лет; он был очень красив: высокий, жилистый, с широким славянским лицом и с волосами пепельно-серого цвета, столь характерного для сибиряков. Он испуганно озирался. Мы все смеялись, поэтому и он выдавил из себя тонкую выжидательную улыбку. Такая улыбка обычно означает, что жизнь спасена. Кто-то похлопал его по плечу и сказал:

– Хорошо, Иван, расслабься.

Русский громко рассмеялся, обнажив при этом свои великолепные зубы. Затем он повернулся и увидел ведро, которое на одну треть было заполнено водой. Он схватил его обеими руками и приложил к губам, как будто это был кубок. Ни разу в своей жизни я не видел человека, который бы выпил так много жидкости за такой короткий промежуток времени. Вероятно, он испытывал чувство жажды в течение многих дней.

Повар сразу же привлек русского к работам на кухне, в первую очередь к чистке картошки. Он оставался вместе с нами в течение 4 лет. Он стал одним из первых, из, вероятно, миллионов русских солдат, которые перешли на службу к немцам. Ему на кухне очень нравилось. Когда мы убедились в этом спустя неделю, у нас не хватило духу отправить его куда-нибудь.

Вскоре после описываемых событий появился регулировщик дорожного движения. Он сообщил, что трое раненых русских лежат в дальнем конце деревенской улицы, там, где она поворачивает на север.

Я отправился туда. Двое из них были ранены легко, а вот третий потерял много крови, получив пулевое ранение в спину. В то время, когда я склонился над ним, позади меня по пыльной деревенской улице проносились машины, набитые пехотой. Я прослушал легкое на той стороне, где имелось ранение, но не смог ничего определить. Когда я перевернул раненого на другой бок, я сразу же заметил кровь, вытекавшую тонкими ярко-красными ручейками из раны, вероятно, из одной из артерий, проходившей под нижними ребрами. Я наложил примочку прямо поверх застегнутой гимнастерки раненого. Когда я поднялся, то увидел, что рядом со мной стоит командир дивизии. Поскольку мои руки были испачканы в крови, я не стал отдавать ему честь. Но поскольку генералу показалось крайне странным, что ему не отдали честь, он спросил меня со смешанным чувством смущения и любопытства, но вполне вежливо:

– Почему Вы не отдали честь?

Я показал ему свои испачканные в крови руки. Я увидел, что он помрачнел.

– Вы ранены?

– Это не моя кровь; это кровь русского, который здесь лежит. Я только что делал ему перевязку.

Двое легко раненных русских сидели возле стены, согнув ноги в коленях. Они с подозрением прислушивались к нашему разговору. Вероятно, они предполагали, что важный «господин» генерал обсуждает, следует ли их расстрелять или нет. Третий русский лежал прямо возле дороги. Колеса проносившихся мимо машин едва не задевали его. Его могли задавить в любой момент. Генерал странно посмотрел на него. Он сказал:

– Я прикажу поставить рядом с вами часового. Он проследит, чтобы с этим русским… раненым ничего не случилось. Вы хотите его забрать отсюда, не так ли?

– Да, господин генерал.

Мы ничего не могли объяснить этому раненому, даже на русском. Он был монголом, у которого отобрали его юрту и верблюдов где-то в пустыне Гоби и отправили на эту войну. Случилось так, что он был ранен пулей, которая застряла у него в ребрах. Легкое осталось незадетым. Мы удалили отколовшийся кусочек ребра, наложили шов на поврежденную артерию и зашили рану.

Мы делали операции всего по нескольку часов в день. Потери были небольшими. Тимошенко не оказывал никакого сопротивления. В полдень командир приказал мне установить связь с полковником Рейнхартом.

Я нашел его на возвышенности, заросшей кустами с белыми распустившимися цветами и заполненной гудением шмелей. От нее на запад вела проселочная дорога. На вершине скалы был установлен пулемет, мы стояли прямо под открытым небом. Как раз в это время офицерам штаба доставили горячую пищу. Дежурный офицер – поскольку он говорил с ярко выраженным берлинским акцентом, его обычно называли Столичным Острословом – приветствовал меня с большим энтузиазмом: