Юрий Зобнин - Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии Страница 11

Впрочем, если даже Яков Саулович не успел, начиная допросы Таганцева, ознакомиться с самим сборником "Смена вех", то его знакомство со "сменовеховской" идеологией весной — летом 1921 года сомнений не вызывает. Осведомленный "особоуполномоченный особого отдела", обязанный по долгу службы быть в курсе настроений в среде идейных противников, не мог не знать, например, о существовании в "русском Берлине" группы "Мир и труд", организованной бывшим лидером Трудовой народно-социалистической партии В. Б. Станкевичем. Эта группа выступила еще в июне 1920 года на страницах издаваемого Станкевичем журнала "Жизнь" с воззванием, декларирующим необходимость "культурного примиренчества" образованных русских людей с большевиками. "Группа "Мир и труд" провозглашала веру в "неотвратимость конечной победы идей человечности и практичности" <…> Группа "Мир и труд" апеллировала к советским властям с тезисом, что обеспечение политических свобод и гражданских прав, прекращение террора укрепил бы саму государственную власть <…> Надежды возлагались на мирную эволюцию большевизма"[45]. Сам Станкевич в программной статье "Под новым лозунгом" писал в том же 1920 году: "Ни к красным, ни к белым!", "Ни с Лениным, ни с Врангелем!" — так звучат лозунги русской новой демократии. <…> А зачем выбирать? <…> Что, если рискнуть и вместо "ни к красным, ни к белым" поставить смелое, гордое и доверчивое:

И к красным, и к белым!

И принять сразу и Врангеля, и Брусилова, и Кривошеина, и Ленина"[46].

Возможно, Владимир Николаевич Таганцев, который до сих пор остается в памяти петербургской интеллигенции одной из самых печальных и "больных" фигур в трагической российской истории XX века, подвергался в июле 1921 года жесткому моральному (а может, и физическому) давлению. Он был вдвойне уязвим, поскольку вместе с ним содержалась в заключении его жена, а их дети, отданные в воспитательное учреждение, оказывались фактически в положении заложников. Однако главным аргументом Агранова были не костоломы со Шпалерной и не дешевый шантаж. В своем поединке с Таганцевым Агранов виртуозно использовал идеологию противника, ошеломлял его тем, что с видимым простодушием излагал самые сокровенные мысли тяготившегося своим провалом "заговорщика". И, главное, Агранов предлагал превратить этот позорный провал ПБО в блистательную победу, организовав вместе с "профессорской группой" нечто вроде советского варианта "сменовеховства". Ведь авторы пражского сборника как раз и звали интеллигенцию к покаянной жертве, к духовному подвигу, к "пути в Каноссу" (С. С. Чахонин). Вот Агранов и предлагал Таганцеву такую "Каноссу", перед которой меркли все прочие интеллигентские политические хитросплетения той поры!

И Таганцев дрогнул. По словам И. В. Одоевцевой, идея "открытого процесса с легким исходом" воодушевила Владимира Николаевича настолько, что он "сам ездил в автомобиле с чекистами по городу и показывал им, кто где живет"[47]. К чести Владимира Николаевича следует отметить, что, соглашаясь сотрудничать с Аграновым, он потребовал весомых политических и правовых гарантий, которые и были тут же ему предоставлены.

В политической добросовестности Агранова Таганцева заверил не кто иной, как Вячеслав Рудольфович Менжинский (1874–1939), нарком финансов РСФСР и член Президиума ВЧК (в 1926 году он займет место председателя ОГПУ). Кстати, пишущий эти строки, представляя себе энергию и возможности Агранова, ни на секунду не сомневается, что в интересах дела Яков Саулович мог в кратчайшие сроки организовать Таганцеву личную встречу и с самим Железным Феликсом и даже — с Ильичом. Однако при выборе Менжинского в качестве представителя "верхов" Агранов учитывал весьма важный в сложившихся обстоятельствах штрих в биографии чекиста-наркомфина. Как и Таганцев, Вячеслав Рудольфович был петербуржцем (его отец занимал видную должность в Пажеском корпусе), универсантом и… достаточно заметным литератором "среднего" Серебряного века[48]. В 1905 году он, вместе с М. А. Кузминым и Ю. Н. Верховским, издал "Зеленый сборник стихов и прозы", в котором поместил свой "Роман Демидова". Двумя годами позже он вновь выступил вместе с Кузминым и другими литераторами "Башни" Вяч. И. Иванова в альманахе П. С. Соловьевой (популярной поэтессы Allegro и сестры знаменитого философа) "Проталина". Менжинский, действительно, идеально подходил для доверительной беседы с университетским профессором, до мозга костей проникнутым духом особой корпоративности, присущей петербургской научной и творческой интеллигенции.

И Менжинский не подкачал! Прибыв из Москвы специально для встречи с Таганцевым, он торжественно дал ему слово пощадить всех участников грядущего "очистительного и примирительного" процесса, коль скоро Владимир Николаевич назовет всех участников "профессорской группы" без утайки, как на духу. Об этом ритуале Менжинский, вернувшись в Москву, рассказывал направо и налево тамошним знакомым, от души потешаясь над питерским интеллигентным дурачком, — рассказывал так много и остроумно, что его откровения просочились даже в эмигрантскую печать[49].

Наряду с политическими Агранов предоставил Таганцеву и правовые гарантии, настолько оригинальные, что они-то и являются едва ли не самым замечательным и значительным штрихом во всей "таганцевской эпопее". Об этом, впрочем, будет подробно сказано ниже.

"…Таганцев после 45 дней героического молчания получил <…> заверения, что никто из участников его организации не будет расстрелян, и только после этого согласился дать показания о своей деятельности, — подытоживает современный историк трагическую историю невольного предательства (все-таки это слово нужно выговорить). — В самом деле, такой документ в деле Таганцева сохранился:

"Я, Таганцев, сознательно начинаю давать показания о нашей организации, не утаивая ничего… не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников процесса.

Я, уполномоченный ВЧК, Яков Саулович Агранов, при помощи гражданина Таганцева, обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд… Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применена высшая мера наказания".

Конечно, Таганцев проявил непростительную наивность — видимо, в российском дворянстве еще живо было понятие о чести, он не мог даже предположить, что все действия ленинской гвардии основаны на обмане"[50].