Бонапарт Наполеон - Путь к империи Страница 11

Пребывание Наполеона в Египте и Сирии продолжалось почти два года, с 1797 по 1799 год. О своем возвращении в Европу он уже подумывал осенью 1797 года, как только до него дошли известия о коалиционной войне. Когда же Франция начала терпеть неудачу за неудачей, то Директория сама пожелала призвать Наполеона, для того чтобы он стал во главе республиканских армий.

Но письмо Директории не дошло до него. Когда же он узнал из английских газет о том, что творится во Франции, где Директория потеряла всякое значение, и о положении Франции на театре войны, то решил, не дожидаясь разрешения из Парижа, прямо ехать туда. Египетскую колонию, о которой мечтал Наполеон, все равно нельзя было сохранить при отсутствии всякой поддержки со стороны Франции, теперь обессиленной и ожидающей нашествия врагов. Спасти Францию могли только новые победы, но на море они были уже невозможны после Абукира, и оставалось только сражаться на суше.

Наполеона много раз обвиняли в том, что он покинул остатки своей армии в Египте, под начальством генерала Клебера (вскоре убитого одним туземцем-фанатиком), и бежал во Францию, преследуя исключительно свои личные интересы и надеясь на руинах власти Директории создать свою собственную власть. Несомненно то, что он тогда уже мечтал о господстве во Франции, но судьба его была тесно связана с судьбой Франции, и, спасая свое дело, он спасал и Францию.

Сорок восемь дней носился он по морю, прежде чем достиг, наконец, французских берегов. Несколько раз он подвергался опасности попасть в руки англичан. С изумительной смелостью он проскользнул ночью, потушив огни, мимо английского крейсера, которому Нельсон, не подозревавший, впрочем, о дерзкоотважном поступке Наполеона, поручил сторожить морской проход между мысом Бон и Мальтой.

Маленькая эскадра Наполеона, состоявшая из трех кораблей, наконец, благополучно достигла Аяччо, и Наполеон опять увидел свою родину, которую он должен был покинуть шесть лет тому назад – как изгнанник, осыпаемый проклятиями своих соотечественников. Теперь же население Аяччо встречало его восторженно. В глазах пылких корсиканцев он был героем, прославившим своими победами корсиканское имя.

В толпе, которая, невзирая на карантин, установленный из опасения чумной заразы (в египетских войсках чума производила большие опустошения), теснилась к кораблям, находилась одна крестьянка, которая, увидав Наполеона на палубе фрегата, закричала ему по-итальянски: «Сын мой! Сын мой!» – и Наполеон радостно закивал ей, крича: «Матушка! Матушка!» Оказалось, что это была его кормилица, пришедшая взглянуть на своего питомца. Он не забыл потом о ней, когда достиг вершины могущества, и осыпал щедрыми милостями ее и ее семью.

В Аяччо Наполеон узнал о новых катастрофах, постигших Францию на театре войны. Наполеон поспешил распроститься со своей родиной, и на этот раз уже навсегда. Ему суждено было только издали увидеть свои родные горы: в первый раз – когда его отправляли на остров Эльбу и во второй раз – во время своего последнего путешествия во Францию.

По пути в Тулон Наполеон чуть не был настигнут английским крейсером, но обманул его ловким маневром. 9 октября он высадился в бухте Фрежюс, откуда направился прямо в Париж, восторженно приветствуемый населением на всем пути. Народ видел в нем теперь своего единственного спасителя и, веря в его непобедимость, только на него одного возлагал все свои надежды. В Париж Наполеон приехал 16 октября и прямо отправился на свою квартиру, на улице Победы, где оставалась Жозефина.

Но он не застал ее дома. Он знал уже из писем своих братьев, что она утешалась в его отсутствие и оправдывала свою легкомысленную репутацию. Жозефина, отправившаяся, как оказалось, ему навстречу, ошиблась, избрав другую дорогу, и не встретила его. Но когда она вернулась, то нашла двери дома запертыми, и рассерженный Наполеон долго не хотел впускать ее.

Однако прекрасная грешница все-таки сумела умилостивить его, и с той поры она уже больше не давала ему поводов к ревности. Впрочем, его быстрое возвышение поневоле заставляло Жозефину не только не уклоняться с пути добродетели, но и смотреть снисходительно на все его уклонения. Она начала бояться за свое положение первой дамы Франции и всячески старалась упрочить его, пока ей не пришлось уступить своего места императорской дочери.

Момент, выбранный Наполеоном для своего появления во Франции, был очень удачен для него. Во Франции царило всеобщее недовольство Директорией, которая, действительно, прибегала к насилиям, напоминавшим террор и доводившим страну до разорения и голода. То и дело вспыхивали мятежи, и Франции, по-видимому, предстояло выбирать между восстановлением Бурбонов, а следовательно, и прежних порядков, и восстановлением анархии.

Около этого времени один француз писал, что Франция слишком утомлена и не может сама выбрать себе господина. Но если явится человек с готовым планом, то он будет иметь успех. Таким именно человеком был Наполеон, не допускавший, чтобы можно было действовать иначе, как только руководствуясь личными интересами. Давно уже миновало то время, когда он мечтал о бескорыстном служении идее.

К революции он относился с большим презрением, видя в ней только игру тщеславия и не веря больше ни в какую идеологию. Поэтому-то он и мог искусно лавировать между партиями, одинаково презирая их все. Он был сначала с монтаньярами, потом от них отрекся. Накануне 13 вандемьера он с презрением говорил о Конвенте, а потом его же защищал, обстреливая картечью его врагов.

К Директории же он всегда относился с пренебрежением и во время итальянского похода сказал в одном откровенном разговоре: «Неужели вы думаете, что я одерживаю победы в Италии ради величия адвокатишек Директории, всех этих Карно и Баррасов? Или что я это делаю ради основания республики? Что за вздор! Республика в тридцать миллионов душ? С нашими-то нравами и пороками? Это просто химера, которою теперь одержимы французы, но она исчезнет, подобно многим другим. Им нужна слава, нужно удовлетворение собственного тщеславия, что же касается свободы, то в ней они ничего не смыслят!»

К этому он еще прибавил следующие слова, достаточно ясно определяющие его направление мыслей: «Если я покину Италию, то лишь для того, чтобы играть во Франции ту роль, какую я здесь играю. Но время для этого еще не настало, груша еще не созрела… Я не могу больше повиноваться. Я попробовал власти и уже был бы не в состоянии отказаться от нее. Во всяком случае, мое решение принято. Если мне нельзя будет сделаться господином во Франции, то я ее покину!..»