Николай Амосов - Голоса времен. (Электронный вариант) Страница 11

Слез не было. Обстановка тормозила чувства. Мама лежала в гробу, почти не узнать. Не фотографировали, помню только живой.

Скоро ее понесли на кладбище. Долгим показался этот путь через село. Мужчины всю дорогу несли гроб на плечах, женщины голосили. За четверть века каждая приносила к Кирилловне свои горести и беды, не говоря уж о болезнях.

Много было народа на кладбище, как на пасху.

Хоронили без священника, мама не обратилась к богу. Музыки в Ольхове тоже не было. Председатель сельсовета сказал несколько чувствительных неумелых фраз, и под плач женщин сосновый гроб опустили в могилу, рядом с бабушкой Марьей Сергеевной.

Венков в Ольхове не делали, цветов тоже не растили в палисадниках. Поминок не было.

Горе охватило, когда вернулись домой с кладбища. Домик пуст. Кровать убрали, чтобы поместить гроб. Но будто еще витает дух мамы в каждой вещи. Слезы полились, и долго не мог их унять.

Все! Будто исчезла некая страховочная веревочка, за которую уже не держишься, но всегда можно схватиться, если начнешь падать.

Переночевал одну ночь. Не смел прикоснуться к ее вещам, но утром наткнулся на старую клеенчатую тетрадку. Вижу, что- то вроде дневника. Мысль: "Нарочно оставила на виду? " Нет, хитрость ей не свойственна. Возможно, перечитывала перед смертью, а спрятать уже не было сил.

Не стал читать, не смел касаться. Только взглянул мельком на короткие записи от времен войны. Резнули по сердцу. Горе, тоска по мужу, придирки свекрови , приставания мужчин, болезни Коленьки, долги, долги от жалования до жалования: "Нет, пусть полежит:" (И до сих пор не могу себе простить, что не взял с собой: дневники пропали.)

6. 1934-35 гг. Учеба в заочном институте. Увольнение. Мединститут.

Вернулся с похорон и начал усиленно заниматься в заочном институте. За один семестр прошел весь курс высшей математики и сдал ее в зимнюю сессию при учебном пункте в лесотехническом институте. Восемь часов длился экзамен - по разделам. Вышел чуть живой. Не скажу, что знал блестяще, но на "четыре" - честно. Шутка ли, всю математику зараз. Очные студенты учат полтора года.

В декабре 1934 г. убили Кирова. Помню, что услышал об этом из уличного репродуктора, когда шел на ночную смену. Трудящиеся - возмущались. Клялись. Тогда еще не знали - какие последуют гонения на интеллигенцию.

Но с января отменили карточки и на заводе появился белый хлеб. Мы - на севере - не пробовали его лет пять. Сначала стояли большие очереди.

Весной сдал физику, термодинамику и какую-то из общественных дисциплин. У Гали тоже были хорошие оценки. Она оказалась толковой.

Однако заочный институт меня не устраивал. Электростанции изучил, быть главным инженером не собирался. Нужно учиться по-настоящему, что бы для науки. Кроме того, было важное обстоятельство - призывной возраст, В армию люто не хотел.

Только университет! И не меньше.

На этот раз выбрал МГУ. Вызвали на экзамены, приехал, поговорил в приемной комиссии. Огорчили:

- Вы -служащий. Будут все пятерки - пройдете, нет - значит, нет.

Уверенности не было и армия маячила на горизонте. Забрал я, несчастный, документы и вернулся в Архангельск. Благо комната еще осталась пока за нами. Пришлось поступать в медицинский. Выдержал на пятерки, приняли.

Рассчитался в конторе. Простились хорошо. Предлагали возвращаться. . Сдал комнату и переехали в общежитие института. Галя - в женское, я - в мужское.

Так кончилась производственная работа. Впрочем, не совсем: весной и летом подрабатывал на старой должности в ночные смены, и делал чертежи.

Когда начинал вспоминать, думал, напишу чуть-чуть, самое важное, не для биографии (ординарная), для понимания людей, жизни и себя. Получилось много. И еще не все.

"Дело о вредительстве" на заводе все - таки создали в 1937. Директор Леготин построил лесопильно-целлулозный гигант на голом болоте, довел его до толку и загремел на много лет. Из наших станционных арестовали главного механика Марченко, но, слава Богу, через полгода выпустили. Очень боялись ареста мои друзья - Ленька и Толька, они работали на скользких местах: механизмы ломаются, завод простаивает, ущерб экспорту - вредительство запросто можно придумать. Но: пронесло. Оба были членами партии, но это не спасало тогда, скорее наоборот.

7. 1935-36 гг. Мединститут. Экзамены. Общежитие. Борис. Финансы. Два курса за год

Что такое был тогда наш Архангельский институт? За два года до этого его создали на голом месте. Дали два старых двухэтажных здания. Прислали из Москвы кандидатов для заведования теоретическими кафедрами. Теперь оглядываюсь назад: хорошие получились профессора,. Ассистенты молодые, после года аспирантуры в столице, "неостепененные". Но зато полны энтузиазма. Оборудование кафедр? Понятное дело, электроники не было, так где она тогда была? Зато трупов для анатомички сколько хочешь: много беглых крестьян помирали, хоронить некому, только возьмите. Когда мы пришли учиться, был уже первоклассный анатомический музей: попался хороший профессор и отличный энтузиаст-препаратор, из сосланных интеллигентов.

Больницы, где учат студентов, тоже были не так уж плохи. Что больные часто лежали в коридорах, так и теперь их встретишь там же.

Вот с общежитиями было очень плохо - двухэтажный барак на улице Карла Маркса переполнен. Новое здание не достроено. Поэтому нас временно поместили в в большую комнату в помещении, примыкавшем к анатомичке. Ходили через коридор, где в пол врезаны огромные бетонные ванны, очень глубокие, в них плавали трупы. Тот самый служитель-препаратор - будто нарочно вытаскивал и перекладывал свое хозяйство. Лежали груды рук и ног. Запах формалина разъедал глаза.

В этом общежитии я встретил Бориса Коточигова, с которым дружили потом тридцать лет - до самой его смерти. Он был мой ровесник, и жизненный опыт похожий - девятилетка с педагогическим уклоном, учительство в начальной школе. Даже мать у него сельская акушерка. Борис тоже был " читаль", пожалуй, глубже образован и вообще был умнее меня, хотя ученая карьера его в последующем остановилась на доценте. Мы сошлись сразу, еще экзамены шли, а мы уже ходили вечером по набережной Двины и вели разговоры о литературе и о политике. Он мне многое рассказал. "Сродство душ", как раньше говорили.

Странную вещь поведал о себе. Он - таки побывал тем " шкапным". Его завербовали на идейной почве: был большим комсомольским активистом и очень убежден в коммунизме. Вот его и попросили помогать.

- Это ваш гражданский долг!

Нет, никаких врагов народа Борис не нашел, долг не исполнил, но очень скоро люто возненавидел НКВД и понял, что попал в сети. Он был резкий человек - Борис. Поссорился с хозяевами, не испугался угроз, дал расписку о молчании и уехал в Архангельск. Но опасается, что припомнят. Меня предупредил: