Пушкин - Борис Львович Модзалевский Страница 11

разлучены, и с этих пор на Осипа Абрамовича посыпались обвинения и жалобы со стороны обеих его жен: Марья Алексеевна, поддерживаемая своим братом М. А. Пушкиным, возбудила дело о двоеженстве мужа, а Устинья Ермодаевна, видя, что обстоятельства складываются не в ее пользу, и что Осип Абрамович не поддается ее увещаниям жить с нею попрежнему, вскоре подала просьбу в суд о взыскании с него 27.000 р., будто бы полученных от нее и им растраченных. Тщетно Осип Абрамович доказывал, с одной стороны, что женился на второй жене, будучи уверен в смерти первой: брак его с Толстою был признан (2 марта 1784 г.) незаконным, причем он, по приказанию имп. Екатерины, был отправлен «на кораблях на целую кампанию в Северное море, дабы он службою погрешения свои наградить мог», а четвертая часть имения его, — именно с. Кобрино, было взято в опеку на содержание дочери Надежды[102]. Тщетно также, с другой стороны, Ганнибал старался доказать суду в разных инстанциях, что не только не получал от Толстой никакого приданого, дав ей рядную запись безденежную, т. е. дутую, но что сам издержал на ее прихоти до 30.000 рублей:[103] дело с настойчивой и умудренной опытом Устиньей Ермолаевной тянулось много лет под-ряд, в течение которых тяжущиеся делали попытки к сближению, сходились и снова разъезжались, возобновляя тяжбу, конца которой Осипу Абрамовичу так и не суждено было дождаться:[104] он скончался 12 октября 1806 г.[105] в с. Михайловском, — «от следствий невоздержной жизни», по свидетельству Пушкина. «Одиннадцать лет после того», говорит он, «бабушка скончалась в той же деревне. Смерть соединила их. Они покоятся друг подле друга в Святогорском монастыре», — рядом с могилой внука-поэта.

4) Исаак (Савва) Абрамович (род. в 1747 г.), в 1756 г. определенный в Артиллерийскую школу, был впоследствии флота артиллерии капитаном 3 ранга, а затем в 1803 г., служил Псковским обер-форштмейстером и в 1804 г. умер в чине коллежского ассессора[106]. От брака своего с дочерью псковского помещика, Анной Андреевной Чихачевой, он имел 15 человек детей (Якова,[107] Павла,[108] Абрама,[109] Иосифа,[110] Петра,[111] Александра,[112] Дмитрия,[113] Семена,[114] Екатерину[115], и Любовь, Александру, Анну,[116] Олимпиаду,[117] Клавдию[118] и Констанцию)[119].

5) Яков Абрамович, род. в 1748 г., в 1756 г. определен был в Артиллерийскую школу, но вскоре умер.

Из дочерей Абрама Петровича — Елизавета Абрамовна была за подполковником Андреем Павловичем Пушкиным, Анна Абрамовна — за генерал-майором Нееловым, Софья Абрамовна — за артиллерии секунд-майором (потом ст. сов.) Адольфом-Рейнгольдом (Адамом Карповичем) фон Роткирх; Агриппина Абрамовна умерла девицей.

Последними потомками «Арапа Петра Великого» являются дети Александра Яковлевича Ганнибала (род. в 1797, ум. в 1834 г.) и жены его Александры Егоровны, рожд. Юреневой: Георгий (род. в 1832 г.), отставной поручик (женатый на М. О. Осиповой), живущий в Петербурге и имеющий детей, Александр (род. в 1834, ум. в 1848 г.), Елизавета (род. в 1834, ум. в 1857 г.), бывшая за надв. сов. Николаем Степановичем Самойловым, и София (род. 1833, ум. в 1856 г.), скончавшаяся девицей.

Пушкину неоднократно и с равных сторон приходилось выслушивать упреки в спесивом «аристократизме», в том, что он гордится своим «шестисотлетним дворянством»; упреки эти слышал поэт еще в 1825 г. от Рылеева;[120] в 1828 г. он снова выслушивает их от Н. Н. Раевского и М. В. Юэефовича и восклицает: «Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками. Я горжусь тем, что под выборной граматой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных»[121]. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие», — записывает он около этого же времени. «Образованный француз или англичанин дорожит строкою старого летописца; в которой упомянуто имя его предка, местного рыцаря, падшего в такой-то битве или таком — то году возвратившегося из Палестины; но калмыки не имеют ни дворянства, ни истории. Дикость, подлость и невежество — не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, и у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей отечества». «Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». Последние строки набросаны были в 1830 году, когда поэт снова подвергся тем же нападкам и грубым выходкам — со стороны Булгарина— и, раздраженный ими, он делает блестящую отповедь ему и его единомышленникам в «Моей родословной». Стихотворение это в связи с многочисленными набросками мыслей поэта, касающимися того же больного вопроса, являются сами по себе прекрасным опровержением односторонних упреков, причем не следует забывать, в какое время велась эта полемика. «Пушкин», сказал И. С. Аксаков в своей известной речи при открытии памятника поэту, «действительно знал и любил своих предков. Что ж из этого? Было бы желательно, чтобы связь преданий и чувство исторической преемственности было доступно не одному дворянству (где оно почти не живет), но и всем сословиям; чтобы память о предках жила и в купечестве, и в духовенстве, и у крестьян. Да и теперь между ними уважаются старинные честные роды. Но что, в сущности, давала душе Пушкина эта любовь к предкам? Давала и питала лишь живое, здоровое историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную связь с родною историею, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы и семейною хроникой... Он и в современности чувствовал себя всегда как в исторической рамке, в пределах живой, продолжающейся истории»[122].

В. Е. Якушкин, говоря об «аристократизме» поэта, замечает: «Не надо придавать чрезмерного значения этой стороне убеждений Пушкина, который не доводил своего взгляда до крайностей: он вступался за униженные исторические роды; уничтожение их он считал вредным, видя, что их затирают вовсе не истинные заслуги; Пушкин вовсе не стоял на точке зрения безусловной дворянской гордости, что видно, например, из следующей фразы: «имена Минина и Ломоносова вдвоем перевесят, может быть, все наши старинные родословные, но неужто потомству их смешно было бы гордиться сими именами?»[123].

По справедливым словам Анненкова, Пушкин «уважал справедливую гордость родом и происхождением везде, где она делается источником нравственного достоинства и сочувствия к прошлому своего отечества. Уважение к предкам считал он единственной платой, на какую имеют заслуженное право лица, исчезнувшие с земли. С другой стороны, Пушкин был весьма далек от мысли гордиться даже пороками своих