Сергей Аверинцев - Сергей Сергеевич Аверинцев Страница 11

12.8.1986. Интервью Аверинцева. Он под длинной усыпляющей по сути дела беседой об Арбате, о музее Скрябина дает почувствовать горную породу, такую подводную скалу, на которой можно стоять. Это «подлинность», в конце — жить не по лжи; и к этому правилу уместно прибавлено, «и не поддаваться лени ума и сердца». Это явно против «сторожей» и «трансцендентальных людей».

16.8.1986. Встаю и думаю, человек справился с судьбой во всех видах ее, кроме смерти и уничтожения, и стал оттого страшно ску­чен, и всё же: нет больше повторения, Глюксман может биться о бу­дущем, не имея будущего, ставить на amour et chance. Я сказал это Аверинцеву, он сказал, об этом я должен подумать, что значит: это мне кажется опрометчивым и неверным. А брак, сказал он немного спустя. Но ведь человек теперь хозяин, сказал я. «Человек проходит как хозяин», задумчиво сказал он. «Это страшно».

В «Огоньке» он был как бы на чужом дворе и должен был отчасти держаться их манер. Когда ему вписали, что нельзя осуждать никого, кроме клеветников, ненавидимых народом, он конечно сразу выбро­сил, что за безобразие; но с несколькими перестановками смирил­ся. — Он заехал на минуту отдать плащ и шляпу старому Иванову

337

в Крекшино, сидевшему, преподававшему в Духовной академии. Иванов как-то сказал ему, что он, Аверинцев, решает немыслимую математическую задачу, построить фигуру, которая проходила бы в трубу и круглого, и треугольного, и квадратного сечения. Аверинцев обстоятельно рассказал о старике, короле гномов: он гневлив, гно­мы ведь такие... Он раздражен некоторыми сторонами обрядности, иногда нападает на тех, кто, по апостолу Павлу, «не ест». — Аверин­цев человек, который серьезно и важно относится к тому, что сейчас есть, и это очень редко то, что можно видеть глазами, немногим чаще то, что можно слышать, в гораздо большей мере это душевное состо­яние человека, Аверинцев его словно вдыхает, осязает; и еще боль­ше, безраздельно, дух, неуловимые веяния. У него всегда праздник, рандеву, таинственный выход к источникам питания. Он рассказы­вал, как переходил площадь с большим движением в Риме: глаза на купол церкви, размеренным шагом, не глядя на машины.

28.8.1986. Маша Аверинцева часто бывает кислая, она мила, но теряется, теряет голову перед бойкими уверенными подругами, идет на алтарь за Машей Асмус, бросив нашу Катю. Катя замечает такую черту и плачет. Наталья Петровна одна, на ней дети и дом, заботы о даче, Аверинцев там, где ему лучше.

6.9.1986. С Аверинцевым, Наташей и вещами в Москву. Наташа так глубоко, прочно счастлива, что вечная суета, кухня, покупки уже не задевают ее; она и небрежничает с порядком, с детьми тоже от счастья, чтобы спокойней блаженствовать. Аверинцев говорил о грузинах, их серьезном уважении к родителям, и главное тут, что он и с грузинами просто удивленно счастлив, а все слова уже потом. Он купается в этом счастье, мир ему кажется немножко нелеп, но от мира ведь можно отвернуться.

21.9.1986. Аверинцев только что вернулся из Армении, где он простудился до астмы, ездя по стране на автобусе. Ваня провел у нас день и не хотел уезжать. Наташа задумчива, рада стоять в церкви одна, она так экономно ведет хозяйство: в кулинарию она зайти захо­тела, но я купил манты и томатный сок, она — ничего.

4.10.1986. Звонил Аверинцев и просил мой текст о Грине, я его тут же нашел, опять мысль ясна только мне — ну и пусть.

338

5.10.1986. Вчера Сережа, он пишет предисловие для «The Power and the Glory» Грина в «Иностранной литературе». Он неловок, не подходит приветствовать, поцеловать как раньше.

6.10.1986. Мы идем с детьми Аверинцева и Шамиля [11] в лес на ви­сячий мостик, и там Маша задумчиво говорит, нельзя ли тут пробыть долго, много часов. Ваня живет в мечтах, и этой сплошной жизни меч­ты можно завидовать. Маша, кажется, более раздвоена... Ваня и Паша потерялись, шли вдоль дороги и по лесу 6 км, заблудились, нашлись.

15.10.1986. Аверинцев в «Литературной газете» спорит с Гачевым? Гачев просто возбуждает себя, Аверинцев грустен, глубок, невероят­но умен и имеет под собой такую уплотненную почву наговоренного, надуманного. «Последнее слово для меня — не художественность, не эстетическое; последнее слово — духовная трезвость, т.е. состояние, при котором слово поверяет себя молчанием, а эмоциональный по­рыв соотносится с духовными, а не просто душевными, критерия­ми». Или это высокопарность?

2.11.1986. Ехать к Николе (на Кузнецах). Берем по дороге Аве­ринцевых. Он спешит в храм под звон колоколов; отойдя от испове­ди, бросается на колени, потому что как раз херувимская; потом ве­сел, лёгок. Ставим свечку на могиле его родителей, и там уже нет «Hie invocantur», стоит другое, «У Господа милость, и многое избавление». Какая я смешная обезьяна. Снова стою в загадке и раздвоении, не могу понять, как полюбить, как он, церковь. — Но возьми и полюби же, как в 1973, тут ведь легче гораздо! Нет, никак. Кто держит, что?

5.12.1986. Ренате звонит Аверинцев, говорит о чествовании Ли­хачева, где тоже его поздравлял, о том, как он много работает и везде выступает, что смотрел «Покаяние» [12], и это хороший фильм, что го­тов сразу дать Ренате рекомендацию в Союз писателей. Слушаю как вести с потерянной земли, из покинутого родного дома.

10.12.1986. У некоторых людей работает мысль на хранение како­го-то «центра», «верной позиции» от крайностей. Они считают, что

339

Бунюэль плох, Хайдеггер плох, Флоренский плох, Сергий Булгаков хорош. Я рад, что совпадаю с Аверинцевым: Булгаков невыносимо скучен и непонятно, зачем всё это множество страниц написано. — Аверинцев никого не пригласил на день рождения, работал целый день, с Ренатой говорил кратко, чем-то увлечен, а Рената сказала ему, что поздравляет с этим днем его рождения нас.

13.12.1986. «Сейчас жестокое время, страшное, с одной стороны, а с другой, не такое, когда тебя бьют, а у тебя руки связаны», сказал Аверинцев, когда я передал ему о Коле (Розине) и Хитрове (редакто­ре КЛЭ). Аверинцев сразу понял, в чем дело: «Но это же аккуратно наоборот», о правке Хитрова, и: «Да, сделай так». — Он покупает на­половину с Ириной Ивановной Софроницкой дом в Переделкине. И он должен столько заплатить, что, боится, придется продать себя в гладиаторы. Он закончил какую-то большую работу, ровен, немного расслаблен, счастлив, — впрочем, как всегда.

14.12.1986. Едем к Николе, где закоренелый и безупречный о. Владимир Рожков ходит, невероятно раздобревший, хромая — но розовощекий, но улыбчивый; в длинном подряснике целая священ­ническая машина. А раньше был о. Всеволод Шпиллер. — Аверин­цев рад переменам в стране, и как странно, что за дело дано было взяться такому серому и пошлому созданию, Чичикову, как назвал я; не его ли в самом деле предвидел Гоголь, в конце времен? Нет, гово­рит Аверинцев, фантазии одно, дело другое. И вот что: России дается последний шанс, может быть последние полшанса; если за них она не схватится... Раньше заграницей он на вопросы о стране отвечал: живу в России; теперь отказал себе в таком удовольствии. Все мы на­сельники одной камеры. И как важно, как единственно спасительно, чтобы вместе держались хотя бы те, кому это заповедано в Евангелии. Он легко сходится с людьми других христианских вероисповеданий; только с мусульманами не было случая сдружиться. Но вот армяне: они враждебны к грузинам и признают христианское родство с ними только в порядке общего фронта против азербайджанцев. Это гото­вый армянский анекдот: что такое христианское единение? это когда грузины и армяне вместе идут бить азербайджанцев. — Мы оба под­ходили к трапезе; Аверинцев задержался: Рожков приглашал его на следующую неделю в алтарь. — На обратном пути Аверинцев сказал,