Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика Страница 11

Наконец Флеров с Кутиковым уехали в Москву, а я остался заниматься тем делом, ради которого приехал на Урал. Аппаратура работала исправно, и я чувствовал, что проведу опыт без особых затруднений. Я даже помогал в обработке накопленной за последние месяцы информации. Вместе с моим приятелем я делал расчеты, рисовал графики.

Он, физик из Ленинграда, после окончания университета направленный работать на «объект», жил недалеко от гостиницы. В шутку я звал его «мой друг из Питера». Вечерами после работы мы часто гуляли по заснеженным улицам, а потом, промерзнув, отправлялись ко мне играть в шахматы. Иногда для разнообразия мы ходили в кинотеатр, расположенный в небольшом деревянном бараке. В то время показывали итальянский фильм «Песни на улицах», и было каким-то чудом видеть улицы Рима, с замиранием сердца слушать итальянские мелодии. В «зоне», обнесенной на много километров колючей проволокой и усиленно охраняемой, это действительно было чудом. На солнечных итальянских улицах страдали от безнадежной любви, а в ста метрах от нас конвоиры с собаками прогоняли колонны арестантов. Какие работы делали зэки на предприятии, производившем плутоний для атомных бомб, я не знаю. Возможно, строительные, но нельзя исключить, что на их долю выпадали и какие-нибудь операции с радиоактивными веществами.

Вечерами город, где готовили горючее для атомных бомб, выглядел удивительно мирно. Улицы были пусты, хрустенье снега под ногами не заглушалось шумом автомашин. Уютно светились окна, особенно в районе коттеджей, где жило начальство. Мне казалось, что так должна выглядеть Канада. Однако для жителей города, зарабатывавших огромные деньги, он стал проклятьем. Выехать из него было практически невозможно, и дети здесь росли, не увидев ни разу настоящего самолета. Много лет спустя я узнал, какой лютой ненавистью ненавидели местные люди высокопоставленных чинов НКВД, чьи жены и дети запросто катались в Москву. И что оставалось? Пить водку на вечеринках и затевать романы с женами знакомых?

Хозяином города был генерал Ткаченко. Ужасный самодур, он ухитрялся издеваться даже над солдатами, служившими в охране. Как мне рассказывали, позднее его расстреляли вместе с его шефом Берия. Заместителем Ткаченко был его дружок, некий Рыжов, старый член партии. Рыжов уцелел, но был понижен в должности. Впоследствии он оказался на должности помощника директора международного института в Дубне под Москвой. В задачу Рыжова входило следить за «соблюдением режима», то есть приглядывать за учеными. Однажды мой знакомый разговорился в поезде, идущем в Дубну, с незнакомой женщиной. Узнав, где живет мой знакомый, она спросила его:

— У вас жил такой Рыжов. Эту сволочь еще не прибили?

Женщина помнила его со времени жизни на Урале.

Известие о смерти Сталина, заставшее меня на Урале, не опечалило ни меня, ни моего друга. В разговорах мы вполне доверяли друг другу и не раз говорили откровенно о «деле врачей» вскоре после моего приезда на Урал. Нас обоих и наших родственников не коснулись репрессии, но надо было быть слепым, чтобы не разглядеть в Сталине жестокого диктатора. Мы гадали, что будет, и поражались той странной печали, которая охватила некоторых. Из репродукторов лились траурные мелодии, и многие люди выглядели подавленными, хотя благодарить Сталина им, в общем, было не за что. Так девушка из первого отдела, ежедневно выдававшая нам лабораторные журналы, прошла мимо, не узнав нас. Ее глаза были полны слез. О чем ей было сожалеть? Ведь это по милости Сталина она, не принадлежавшая к высокопоставленным энкаведешникам, не могла во время отпуска поехать в Крым или на Кавказ. На другой день после похорон Сталина был назначен митинг на центральной площади, но в последний момент его отменили. Мы не понимали, в чем дело. Через неделю из Москвы приехал знакомый физик и рассказал, что в Москве во время похорон Сталина началась давка, и много людей погибло.

Я соскучился по Москве. Наверное, там уже снег растаял, и на подсохших тротуарах девочки рисуют мелом квадратики и скачут на одной ножке. И девушки весной в Москве выглядят более красивыми, чем обычно. Три месяца проскочили незаметно. Я упаковал аппаратуру для отправки в ЛИПАН и ждал, когда генерал Ткаченко подпишет разрешение на выезд из опостылевшего города. «Мой друг из Питера» поехал со мной на автобусе до выезда из «зоны». Кроме меня уезжали двое незнакомых мне мужчин. На границе «зоны» автобус остановился, в мы вылезли из него. Старший лейтенант внимательно просмотрел наши документы. Все в порядке, можно ехать дальше. Из автобуса я помахал рукой своему приятелю. Было странно смотреть на него, «свободного человека», не имеющего права выйти за ограду из колючей проволоки. Автобус довез нас до маленькой железнодорожной станции с чудным названием «Кыштым». Поезд на Челябинск проходил через Кыштым в полночь, и ждать его надо было несколько часов. Скучать, однако, не пришлось. Станция, буквально, кишела народом. Недавно прошла амнистия. Помиловали, разумеется, только уголовников, и одна из их групп ждала того же поезда, что и я. Из темноты доносились блатные песни. Где-то играла балалайка. Среди веселящейся толпы шлялся солдат с автоматом, приставленный наблюдать за порядком. Его подопечные перекидывались с ним шутками. По их содержанию можно было догадаться, что по уровню культуры охранник нисколько не отличался от начавших «гулять» урок.

Свой путь из Челябинска в Москву я продолжил самолетом. Глядя сверху на еще покрытые снегом леса, я думал о последних трех месяцах, проведенных на Урале. Ясно, что «маленькой атомной бомбы» не получится. Позднее, в 1955 году, по предложению Курчатова Флеров рассказал о наших опытах на сессии Академии наук. В докладе было сказано, что «атомные реакторы на промежуточных нейтронах вряд ли могут быть полезны для воспроизводства ядерного горючего». Конечно, об истинных целях нашей работы не говорилось.

2. Неоновый свет

Обычно, возвращаясь в Москву после долгого отсутствия, я ожидал каких-то неожиданных приятных новостей. Как правило, я находил все без перемен. Так случилось и после возвращения с Урала. На сей раз, однако, основания найти что-то новое были. Как-никак недавно умер Сталин и, значит, кончилась целая эпоха в жизни страны. Но все оказалось на своем месте. Портреты Сталина висели там, где и раньше, и народ на улицах спешил куда-то, равнодушный ко всему, кроме своих забот. Похоже, смерть Сталина лишь на короткое мгновение всколыхнула московскую жизнь, и люди уже привыкли к тому, что без Сталина не произошло катастрофы. В то же время, глядя на будничную Москву, я чувствовал, что у меня на самом дне души рождаются смутные предчувствия. Перемены будут, но пока еще время для них не пришло. Страной правят люди сталинской школы, но среди них нет никого, кто мог бы претендовать на роль «вождя». Пройдут годы, и они начнут уходить. Портреты Сталина останутся висеть на старом месте, но для новых поколений они утратят свой символический смысл. И вряд ли появится новый человек, желающий, чтобы его «обессмертили» при жизни. В век торжества науки этого больше не должно случиться. Впрочем, меня все это не касается. Мое дело — ядерная физика, и мне надо узнать поскорее, что нового там.