Владимир Рецептер - Ностальгия по Японии Страница 11

Вот благородный поступок: взять вину на себя и отвести ее от товарища.

Поэтому руководительнице поездки пришлось выйти из люкса и обратиться к старшему помощнику капитана, несущему вахту в капитанской рубке...

Далее показания путешественников опять сходятся: суровый мореход появляется на палубе и в окружении балетных и драматических артистов погружается в трудное чтение. Все смотрят на него с ужасом и надеждой...

- Да, трагедия, - задумчиво говорит старший помощник, и лица окружающих его артистов мгновенно становятся похожи на маску трагедии: углы губ опускаются вниз, а брови поднимаются "домиком". - И все-таки будем волноваться в разумных пределах. Вот тут, выше сообщения, читаю название рубрики: "Что было шестьдесят лет назад". Стало быть, ураган случился первого сентября 1923 года. Делаю вывод: у японцев было время принять должные меры... Плывите спокойно, товарищи...

И мы доплыли.

Перед высадкой оба театра собрали в музыкальном салоне, и, поднявшись на борт, двое ребят из советского посольства сообщили о текущем моменте. Они стояли на оркестровом подиуме, в центре, а мы толпились вокруг.

- Обстановка очень сложная, очень, - сказал старший, вяловатый и безликий, держа пиджак в левой руке и вращаясь вокруг собственной оси. - Такая создалась обстановка, товарищи, что сейчас Ованес зачитает вам заявление советского правительства.

- Пожалуйста, громче, - попросил из салона встревоженный Иван Пальму и приставил ладонь к уху.

Чернобровый Ованес читал достаточно громко, но не вращался по часовой стрелке: очевидно, официальный текст не давал ему оснований для круговой мизансцены.

Советское правительство заявляло, что принадлежащий южнокорейской авиакомпании "Боинг-747", с двумястами шестьюдесятью девятью пассажирами на борту, атакованный нашим истребителем-перехватчиком над Охотским морем и улетевший в сторону моря Японского, коварно, с разведывательной целью нарушил воздушное пространство нашей Родины, и мы не можем считать себя виновными в гибели экипажа и несчастных пассажиров. Мы, советские люди, как всегда, единодушны и, сожалея о погибших, твердо заявляем, что и впредь собьем и утопим любого нарушителя священной границы...

Выходило так, что, тревожа беспечный "Хабаровск" вестью о катастрофе, Зина Шарко как в воду глядела...

5

Первым под вспышки корреспондентских блицев и направленный свет ручных телекамер высаживался в Иокогаме "Большой Балет", и Нина с Людой поводили мне на прощанье лебедиными руками...

Я смотрел им вслед и видел, как махнула прощальной рукой высокая Ольга, когда мы расставались с ней в беспечной Праге. Я смотрел немое кино про нашу встречу, про то, как мы влюбились друг в друга и целовались в золотой чешской столице шестьдесят восьмого года, накануне вторжения советских танков...

Почему-то я вспомнил и запел про себя довоенную песню, быть может, ошибаясь в тексте, но, кажется, на точный мотив: "Летчики, пилоты, бомбы, пулеметы (или самолеты) вот и улетели в дальний путь. Вы когда вернетесь, я не знаю, скоро ли, только возвращайтесь хоть когда-нибудь...". Впрочем, кажется, эта песня взялась из повести А. Гайдара "Тимур и его команда" и одноименного фильма, произведших в свое время на меня как на пионера и школьника должное действие.

А в шестьдесят восьмом, в Праге, когда я прощался с Ольгой, я был много моложе, беспощаднее к женщинам и глупей, чем сегодня, хотя моим критикам трудно будет в это поверить.

Что мне осталось от пражского прощанья? Единственное письмо из Нормандии?

Знакомое чувство стыда и вины за танковое вторжение?

Или рассказ уходящей с "Хабаровска" Нины о том, что Ольга замужем за русским, а сыновей зовут Матвей и, кажется, Димитрий?..

Когда автобусы "Большого Балета" отвалили от причала, был дан сигнал движения и нам.

Похожие на мальчишек маленькие японские носильщики потрясенно грузили на хрупкие тележки наши консервные, наши свинцовые, наши гранитные чемоданы.

Единственное, о чем я мечтал, стараясь как можно элегантнее ступать по сходням, так это о том, чтобы вопросы японских репортеров меня не коснулись. И мне повезло. "Что вы думаете о расстреле южнокорейского пассажирского "Боинга"?" - слава Всевышнему, спросили других.

Своим черным "Борсалино", роскошной бородой и импозантным галстуком первым привлек к себе внимание рабочий сцены Коля Турбанов. Он приветливо улыбнулся в телекамеру, развел руками и сказал короткий текст, которому его научили.

Рома Белобородов как заместитель директора многозначительно ушел от прямого ответа, сказав, что надеялся на вопросы об артистах.

А Люда Сапожникова, со свойственной ей актерской непосредственностью, сказала прямо:

- Какое ужасное несчастье!..

Но когда через много лет я переспросил Люду, так ли именно она отвечала японским репортерам, она посмеялась надо мною.

- Володя! - сказала она. - Что я, дура, что ли! Нас же предупредили, чтобы мы были осторожны и ничего такого не говорили. Я им сказала, что очень устала с дороги... За нами же все время следили!.. Володичка, разве ты не помнишь, с нами было четыре кагебешника!..

- Разве четыре, Люда?.. Я помню, кажется, двух...

- Володя!.. Их было четыре!.. Двое были как бы рабочими сцены... Худенькие такие... Чтобы следить за рабочими... И еще двое как бы начальство... Чтобы следить за нами!..

- Боже мой! - сказал я. - Какая у меня плохая память!.. А может быть, и ты не все помнишь, Люда? Мне так понравился твой ответ... Знаешь, я все-таки оставлю, как у меня было: "А Люда Сапожникова сказала: "Какое ужасное несчастье!..".

Все сорок дней, проведенных нами в Японии, прошли под знаком воздушного расстрела, и наши экзотические впечатления чередовались с напоминаниями о случившемся первого сентября.

Пресс-конференция начальника Генерального штаба Огаркова... осадное положение агентств "Аэрофлота"... портрет погибшего американского сенатора и скорбные речи его семьи... фотографии шестидесяти японцев, принявших смерть в числе других пассажиров... ожидающий новых данных премьер-министр Японии Накасоне... рассуждения чужих дипломатов и собственных закулисных политиков о возможном развитии событий... вызов нашего посла в токийское министерство... объявление санкций японского правительства и закрытие на две недели советско-японских авиалиний... пароходы и катера, бороздящие взволнованное пространство в акватории катастрофы... рыдающие родные и погребальные венки на океанской волне... Все это и многое другое не давало забыть о том, кто мы такие, все вместе и каждый в отдельности...

Монолитное единство советского народа и его железная сплоченность вокруг родной партии и правительства требовали от меня полного отрицания нашей вины в гибели несчастных пассажиров. Но предательский гамлетизм беспутного сознания заставлял считать виноватым именно себя.