Фемида "особого совещания" - Иосиф Шадыро Страница 11

Строительство совхоза шло быстрыми темпами. Ко времени моего переезда там уже было построено несколько домов и бараков для жилья. Завозили коров, лошадей. Распахивали целину: сеяли овес, ячмень, сажали картофель, капусту. Всюду работали заключенные — как мужчины, так и женщины. Зоны не было. Только надзиратели два раза в день — утром и вечером — делали проверку.

Я приступил к работе в совхозной столовой.

Эхо войны

Как-то вечером, в конце июня, я стоял с Николаем Ивановичем на берегу Сенью.

— У нас в стране плохие дела, началась война,— сказал он.— Напала фа­шистская Германия.

Я опешил. Как же так? Ведь мы были гарантированы от войны пактом о нена­падении?

«Вольность» наша сразу пошла на убыль. Начали строить зону, вахту. Уси­лилась охрана. У нас отняли пропуска. Вскоре капитан Вилигоцкий ушел на фронт, а на его место прибыл новый начальник. Всех «контриков», в том числе и меня, под конвоем отправили на колонну № 72. Работали на железной дороге. Выемка грунта, укладка полотна, дерновка откосов...

Все готовы были идти на фронт, сражаться с врагом, но увы... Отношение к политическим ужесточилось. На трассе нас охраняли усиленным конвоем с собаками, на ночь бараки закрывались на замок, на окна набили решетки. Писем и газет не давали. Радио вообще не было. Никаких новостей и сообщений о делах на фронте мы не имели.

Стали доходить слухи, что фашисты уже под Москвой. Нашлись сволочи, которые желали победы Гитлеру, но таких были единицы. Большинство же, в том числе и я, продолжали проситься на фронт. Заявления оставались без ответа. Была только проведена подписка для оказания помощи фронту (фонд Победы). Почти все подписались на отчисление части зарплаты. Платили нам, конечно, мало, но за долгие годы кое-что все же на вкладах скапливалось.

Время в заключении тянется крайне медленно. Считаешь дни, недели, месяцы, и от этого свобода становится как бы еще дальше.

Лазареты

В мае 1943 года я заболел желтухой, и меня отправили в лазарет, находив­шийся от нашей колонны километрах в пятнадцати. Болезнь протекала тяжело, пожелтел, как желток. Лазарет был заполнен самыми разными больными, но в основном все же лежали «пеллагрики», т. е. страдающие от полного истощения

С месяц спустя, уже перед выпиской, вызывает к себе помощник начальника лазарета по быту и предлагает остаться работать у них старшим поваром. Твердого согласия я поначалу не дал, потому что о работе кухни ходили дурные слухи, связанные, как обычно, с разной уголовщиной. Тогда меня вызвала к себе главврач лазарета Власова Валентина Александровна, вольнонаемная, и после долгой беседы все же уговорила остаться.

Мне было предоставлено право подобрать штат поваров, а также подсобных рабочих. На питании состояло 750 больных и 150 человек обслуживания, но это количество ежедневно менялось. Прибывали больные, убывали выздоровевшие, многие «убывали» навсегда с биркой на ноге... В сводке их именовали «черными».

Мне повезло: среди больных отыскал настоящего повара Шумяленко Алек­сандра Николаевича. Он из Западной Украины, из Ровно, на свободе работал в имении графа. Получил 8 лет, как националист. В чем его вина, так толком и не знал. Подыскал и второго повара, Ивана Назарова.

Через каждые десять дней, вместе с сестрой-хозяйкой (вольнонаемной), мы делали обходы по корпусам, выясняя у больных претензии к питанию. О резуль­татах она докладывала главврачу.

Однажды зашли в палату тяжелобольных, которые не могли даже передви­гаться. Их было около 50 человек. Один из больных, сообщил лечащий врач, уже заканчивающий свой срок, наотрез отказался от приема пищи. На все уговоры отвечает одно: его хотят отравить, льют в пищу керосин. Лечащий врач Лакоза, который отбывал срок по так называемому делу отравления А. М. Горького, пояснил, что это от психоза на почве полного истощения. Мы вплотную приблизи­лись к койке, и я ужаснулся: живой скелет. Я представился и спросил, как его зовут. Еле слышным голосом больной назвал себя: Сергей Белинюк. Я со всем своим душевным жаром и сочувствием принялся убеждать, что буду готовить для него пищу только лично сам и лично его кормить. И уж, конечно, никакого керосина в еде не будет. Наконец, он поверил и согласился.

Врач Лакоза определил для него меню: 100 граммов мясного бульона, 20 грам­мов сливочного масла и яйцо всмятку. Все это быстро приготовили, и я отпра­вился кормить Сергея. И... все сначала: опять он мне про керосин. Тогда я у него на глазах съел пару ложек бульона, попробовал масла. Это убедило, и я с ложечки, как маленького ребенка, стал его кормить. Глотать Сергею было тяжело, пища за­держивалась в пищеводе, но потихоньку я ему все скормил. Затем ходил к нему с той же едой через каждые четыре часа, в течение двух недель, после чего он стал есть сам. Выписался Сергей совершенно здоровым, крепким. Мне трудно было даже поверить, что этот красивый 23-летний парень был тем самым едва дышавшим существом, которое я видел в палате «тяжелых» месяца полтора назад. Про­щаясь со мной, он плакал, целовал всех подряд, кто был со мной на кухне. Я сам расчувствовался до слез. Были неописуемо дороги эти откровенные человеческие чувства. Велика радость и сила человечности и любви к ближнему.

Писем из Ташкента не было уже три года. Да и откуда им было взяться, если с самого начала войны переписываться нам запретили? Летом 43-го, как только эта возможность появилась снова, я написал Жене. И вот, наконец, ответ. «Доро­гой Юзик! — писала Женя.— Как долго от тебя я не получала ни одной весточки. Считала, что тебя уже нет в живых. Делала запросы, мне не отвечали. Отец умер, у матери отнялись ноги. Все, что было нажито, я прожила. Ждать и надеяться на твое возвращение у меня больше не хватило сил. Я вышла замуж, жду ребенка. Прости, если обидела. Женя».

Самый дорогой мне человек, моя боль и радость, свет и счастье — все это уходило от меня...

Трудно было смириться, забыть, не думать. Но шло время, и начинал пони­мать свою Женю. Ведь человек, как правило, прощает все, что понимает. Ну за что мне ее было судить? В чем ее вина? Виноваты те, кто так исковеркал мою жизнь, грубо и жестоко распорядился моей судьбой. И не только одной моей. Во­круг меня безвинно страдали тысячи, десятки тысяч людей.

Немного успокоившись, написал ответ. Поблагодарил за недолгое семейное счастье, за ту доброту и поддержку, которую Женя оказывала