А. Аллилуева - Воспоминания Страница 11

— Зато чисто и отдельная кухня! — утешает отец.

— А где же квартира? Казенная квартира, о которой ты писал? спрашивает мать.

И отец рассказывает. Радость встречи с нами не может унять его негодования.

Если бы мать увидела эти «квартиры», которые хозяева предоставляют рабочим!

Это не комнаты, а вонючие, грязные конуры, каморки, Клопы, паутина. Перегородки не доходят даже до потолка, а ведь в каждой комнате живет по семейству.

Отец отказался от милостиво предоставленной ему клетушки.

На работе машинист-подручный поздравил его с новой квартирой.

— Счастливчик ты, — сказал он.

Это не было насмешкой. Для тех, кто валялся на грязных нарах общих казарм, и каморки казались раем. Тогда отец не выдержал. Какое счастье! Он показал в окно на недавно отстроенные хозяином конюшни — настоящий дворец, где два раза в день работницы мыли полы и вытирали пыль со стен.

— А где заставляют жить рабочих?!

Мастер, которому передали слова отца, прибежал посмотреть, не пьян ли он, не сошел ли с ума. Но отец спокойно повторил все, что говорил машинисту.

— Так что же, вы от работы отказываетесь? — спросил мастер.

— Нет, работать я буду.

После этого случая отношение начальства к отцу сделалось настороженно-подозрительным.

— Сразу стал опасным, — усмехается отец.

Однажды в комнатке на Грязной появился гость — старый тифлисский знакомый Сила Тодрия. Вечером вместе с отцом он куда-то ушел. Павлуша таинственно молчал, как будто он что-то знал, но с нами, с «маленькими», не делился.

Тодрия по поручению организации подыскивал место для устройства подпольной типографии. Красин посоветовал попытаться организовать типографию в Серпухове.

Для типографии подыскали помещение, но впоследствии было решено организовать ее на одной из подмосковных железнодорожных станций.

Серпухов не надолго стал приютом для путешественников. Через полтора месяца, в осеннюю слякоть, мы всей семьей покинули Грязную улицу. Отцу пришлось уйти с фабрики. Мы уезжали в Москву. Шел октябрь 1904 года.

Глава девятая

Москва встретила нас холодом. Вот к чему мы совсем не привыкли. В ноябре — уже морозы. Мы зябнем в наших легких тифлисских пальтишках. Когда снег засыпает улицы, мы не решаемся выйти в калошах. Шуб, валенок у нас нет.

В семье нужда. Отец безработный. Изредка — случайный заработок, на который мы едва существуем. Слежка за отцом не прекращается. На постоянную работу устроиться невозможно.

В нетопленой комнате на Пресне, в Волковом переулке, где мы живем, не согреться. Отец лежит больной, у него приступ ревматизма. Я сижу около него и искоса поглядываю на маму. Она за столом с ложечки кормит Надю.

Мне хочется сказать что-нибудь особенное, чтобы сошла с маминого лица унылая задумчивость, чтобы папа не лежал так, молча, отвернувшись к стенке. Но что сказать? Слежка, работы не найти. Как холодно в Москве! Почему нас заставили уехать так далеко? Я вспоминаю солнечное Дидубе, жаркий берег бакинского моря. А в комнате — мороз.

— Помнишь море? — шепчу я Павлуше. О чем же заговорить еще? Как прервать это молчание? И вдруг звонок! Кто там?..

— Соня пришла! — кричат мальчики.

Как хорошо! Соня сейчас поговорит с отцом, поможет маме.

Соня Липинская — одна из новых друзей, которых мы нашли в Москве. Семья Никифоровых, девочки Хренковы, журналист-большевик Василий Панов — русские революционеры, с которыми сблизился отец в Москве. Всех их постигла трагическая судьба.

Новые приятельницы, девочки-однолетки — десяти-двенадцати лет. Валя и Соня Хренковы играли с нами в доме Никифоровых.

— Их мама в тюрьме… Она революционерка… — говорил мне Павлуша.

Мать Вали и Сони погибла в заключении, покончила самоубийством. Подругу, также заключенную в тюрьму, тюремщики высекли розгами. Тогда Хренкова в знак протеста против надругательства облила на себе платье керосином и подожгла. О ее гибели напечатали в подполье брошюрку. Случайно книжечка эта попала в руки дочерей, от которых все время скрывали смерть матери.

Удар был нестерпимым — младшая, Соня, заболела менингитом и надолго потеряла слух и зрение.

Всегда шумно и весело у Никифоровых. Они любят детвору и умеют занять ее. Мы нетерпеливо ждем, когда мама отведет нас туда. Младший сын Никифоровых Сережа наш ровесник, а старший — двадцатилетний Саша изобретает игры и сам в них всегда главный.

Бедный Саша! Мало жизни было отпущено ему, а был он полон жизни и любил ее. Старшие братья Никифоровы уже тогда скитались по тюрьмам. Сашу арестовали в январские дни 1905 года, после событий на Дворцовой площади в Петербурге.

На другой день после демонстрации его выслали в Нижний-Новгород.

Там его повесили — он стрелял в начальника охранки, который издевался над арестованными. Помню Сашу в последний вечер перед арестом. Он зашел к нам, мы, как всегда, шумно ему обрадовались.

— Саша, будем играть!.. Саша, во что?.. — тормошили мы его.

Но Саша был задумчив и рассеян.

— Саша, да что же с тобой? — приставали мыю.

— Так что-то, — ответил он и, оглядев нас, улыбнулся. — Я на минутку зашел, уходить мне надо, вот и грустно вас покидать.

Мы, как могли, по-своему успокаивали его:

— Да ты же скоро вернешься, Саша! Опять нас увидишь. Ты только возвращайся скорей…

— Да, да, — говорит Саша и смотрит на нас. — Вернусь, вы меня ждите.

Не вернулся. Немного месяцев прошло, и в Нижнем сбили палачи виселицу для Саши. В тюрьме погибли и оба старших его брата.

…А в комнате на Пресне все так же холодно. По-прежнему не каждый день готовится обед. Отец снова бегает в поисках работы. Кончается декабрь 1904 года. Работы все нет. Но почему отец так поздно возвращается домой? Он подолгу говорит с матерью.

— Движение растет. Наши силы крепнут. Буря надвигается… Скоро дождемся, Ольга!

Слова, значение которых мы давно научились угадывать. Как радостно их слышать!

Но в комнате на Пресне все еще печально. Заболела мама. Соня Липинская приходила помогать. Однажды она явилась сияющая.

— Ольга Евгеньевна, хочу вам предложить… Пока Сергей без работы, вам так трудно живется… Не хотите быть за хозяйку в студенческой квартире-коммуне?

Вы все сможете жить там…

В новый — 1905 — год мы переезжаем туда, на Владимиро-Долгоруковскую улицу. На пятом этаже, в маленькой комнатке, в конце коридора, нам ставят кровати.

Пятого января 1905 года мы в первый раз заснули в нашем новом доме.

Здесь тепло, не то, что на Пресне, и Павлуша успел мне шепнуть:

— Студенты, кажется, парни ничего. По-моему, настоящие революционеры, деловито добавил он.