Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой Страница 12

Американские власти, учитывая резкое ухудшение отношений и полагая, что Хрущев будет использовать любую возможность для публичной критики американского руководства, неофициально, я бы сказал, намекали руководителям и владельцам основных средств массовой информации не делать Хрущеву паблисити: не предоставлять ему трибуны для выступлений, не брать у него интервью, освещать его пребывание в стране только в общих чертах.

Это чувствовалось: журналисты не рвались к нему, а всего год назад от них отбоя не было, газеты и телекомпании словно забыли, кто он такой. Хрущев оказался как бы взаперти. Жил он в здании нашего постпредства при ООН, довольно старом особняке в сердце Манхэттена, на Парк-авеню. Но выйти погулять было нельзя по соображениям безопасности. Хрущев метался по комнатам как тигр в клетке.

Однако журналисты все-таки хотели задать свои вопросы Хрущеву и стали появляться у входа в особняк, за полицейскими барьерами, вооруженные блокнотами и фотокамерами, ожидая его выхода из дома.

Как-то Хрущев томился в большом зале, который использовался для обедов и приемов, и увидел через застекленную дверь, ведущую на балкон, этих журналистов. Он подошел к двери и спросил, нельзя ли ему хоть на балкон выйти — воздухом подышать. Охрана без особого энтузиазма разрешила.

Открыли дверь, и Хрущев вышел на балкон. Я, естественно, был рядом с ним.

Журналисты оживились. Объективы моментально нацелились на него. Посыпались вопросы. Хрущев повеселел. Наконец-то появилась аудитория. Он с огромным воодушевлением начал отвечать на вопросы журналистов. Стоя на балконе, вещал, распаляясь все сильнее и сильнее. Прохожие с большим интересом наблюдали за этой необычной сценой. На улице, как обычно, сновали автомобили. Помню, проезжавшие мимо на машинах выкрикивали «Бу-у!», что у американцев означает неодобрение. Никита Сергеевич улыбался, грозил им кулаком и отвечал таким же «буканьем». В общем, началось представление вполне в стиле Хрущева.

Микрофонов в тот день не было, но на следующий журналисты вооружились микрофонами на длинных шестах. Хрущев, нимало не смущаясь, что его не понимают, говорил очень громко, то же самое приходилось делать мне. В буквальном смысле кричать, чтобы перекрыть шум улицы. Хрущеву это понравилось. И потом каждый раз, когда у него выпадала свободная минута, он, обращаясь ко мне, говорил: «А ну-ка, пойдем, подышим воздухом, если это здесь, в Нью-Йорке, можно назвать воздухом. Заодно и поболтаем с ребятами». Для Никиты Сергеевича балкон стал своеобразной отдушиной в его «заточении».

Все-таки одно интервью, и очень значительное, ему дать удалось.

О вреде рекламных пауз

В те годы в Америке был очень популярен тележурналист и продюсер Дэвид Саскайнд. В США тогда телевизионных каналов было мало, кажется около девяти. И работали они не круглосуточно, как сейчас, а где-то до часу ночи. Так вот, Дэвид Саскайнд вел на канале «Си-би-эс» еженедельную передачу (говоря современным языком, ток-шоу) под названием «Без конца», в ту пору одну из самых рейтинговых на американском телевидении. Она всегда стояла в программе последней и могла длиться ровно столько, на сколько хватало собеседника, практически хоть до утра.

Дэвид Саскайнд брал интервью у крупных политиков, кандидатов в президенты, стриптизерш и полицейских. Короче, это были самые разные люди, которые представляли интерес для зрителей. Саскайнд, несмотря на отношение американских властей к высокому гостю из Москвы, решил пригласить Никиту Сергеевича в студию. Хрущев, конечно, охотно согласился. Информационный вакуум сильно раздражал его.

В назначенный день мы вместе с членами пресс-группы, куда входили Ильичев, Аджубей, Сатюков, Жуков, отправились в студию. Легкий грим, микрофончики на лацканы — и интервью началось.

Студия по нашим сегодняшним меркам выглядела скромно. Не было какого-то яркого интерьера, рисунков на стенах, мигающих огоньков и так далее. Действующие лица держались официально. Талантливый Дэвид Саскайнд, симпатичный, с длинными вьющимися волосами, голубоглазый, не был специалистом по международным делам. Обычно он вел беседу в непринужденной манере, не пользуясь какими-либо шпаргалками. В этот же раз я сразу обратил внимание на то, что перед Саскайндом лежит стопка карточек с вопросами. Его сотрудники, видимо, провели предварительную работу: вопросы, подготовленные ими, были очень серьезными, заковыристыми.

С первых же минут беседы проявилась одна неискоренимая черта Хрущева — многословие. Чуть ли не на каждый вопрос он отвечал целой лекцией, с большим количеством примеров, с подробностями, ссылками на историю и на классиков марксизма-ленинизма. Разговор получался не в стиле американской телевизионной беседы — диалога с короткими ответами на короткие вопросы. Ночному зрителю, думаю, было довольно скучно. Дэвид Саскайнд как мог пытался вклиниться в этот поток слов, но — безуспешно. Хрущев его сразу же прерывал: «Молодой человек, вы послушайте, послушайте, что я вам скажу, и тогда вы поймете…» — и продолжал дальше.

Периодически Саскайнд извинялся: «Мы должны сделать паузу для рекламы». Хрущева заранее предупредили на этот счет, тем не менее он нервничал. Во время очередной такой паузы в студию вошел Аджубей и сказал Хрущеву, что, оказывается, сейчас передают не обычную рекламу — автомобилей, лифчиков или губной помады, а рекламу, связанную с организацией, ежегодно проводящей Неделю порабощенных наций. В скобках замечу, что этими «порабощенными нациями» американцы считали, помимо прочих, наших восточноевропейских союзников, а также Прибалтийские и другие республики, входящие в СССР.

Услышав это, Хрущев помрачнел. Я почувствовал, что он внутренне закипает. И понял — будет взрыв. В том, что в вопросах Саскайнда он найдет к чему придраться, сомнений у меня не возникало. Тем более что у Саскайнда уже начал истощаться запас заранее приготовленных вопросов на карточках и ему приходилось на ходу придумывать новые.

Очень скоро возможность для взрыва представилась. В ответ на какой-то вопрос Хрущев стал долго и нудно излагать совершенно очевидные истины о приверженности Советского Союза миру, разоблачать политику Соединенных Штатов. И тут Саскайнд, продолжая свои попытки оживить диалог, спросил буквально следующее: «Когда вы все это говорите, вы не считаете, что лаете на луну?» «Лаять на луну» — известное английское идиоматическое выражение. В русском варианте — «ломиться в открытую дверь». Шел живой эфир. У меня не было ни секунды для того, чтобы вспомнить какой-то более-менее удобоваримый русский эквивалент. И я перевел дословно. Правда, добавил — «как у нас говорят», тем самым давая понять Хрущеву, что «лаять на луну» — идиома. Но тот уже взорвался и набросился на Саскайнда, как тигр на добычу. Никита Сергеевич повысил голос, в нем появились знакомые мне резкие интонации. Стал говорить, что он — глава правительства великой державы, а не собака, которая «приехала сюда лаять», что он прибыл по серьезному поводу, что он представляет великий народ и что он не потерпит, чтобы его оскорбляли перед американскими зрителями. Досталось и бедному Саскайнду: «Вам вообще кто-то тут из профессиональных антисоветчиков подсунул провокационные вопросы. А вы, вместо того чтобы слушать меня, пытаетесь обвинить в том, что я как собака приехал сюда лаять. И вообще, молодой человек, выкиньте вы весь этот мусор из своей головы».