Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания Страница 12

Действительно, в течение всех этих празднеств отец выглядел взволнованным и озабоченным, и мы решили спросить у мадемуазель Элен, в чем дело, хотя я редко обращалась к ней по таким поводам. Должно быть, печальные воспоминания нахлынули на него, когда вся семья собралась вместе, был ее ответ.

Приехали и мои дядя и тетя. Во время семейного обеда между дядей Сергеем и моим отцом возник какой то спор, что поразило меня, хотя не могу вспомнить, из за чего он был. Дядя, желая положить ему конец, встал из за стола и сказал с натянутой улыбкой: «Ты просто в дурном расположении духа, позаботься лучше о самом себе». Тетя молчала и лишь с беспокойством поглядывала на нас. Мы ощушали напряженность, которой прежде никогда не было. Не знаю почему, но я переживала за отца и испытывала к нему необычайную нежность.

Во время свадебной церемонии мы находились на хорах дворцовой церкви. У меня об этом сохранились смутные воспоминания, потому что все, что случилось позже, было слишком трагично. Перед свадьбой нас провели в комнату, где одевалась невеста, и по русскому обычаю я положила в ее туфельку золотую монету. После свадьбы, когда семья поздравляла новобрачных, мы тоже подошли, и я поцеловала кузине руку с огромным уважением к ее новому статусу.

На следующий день после свадьбы отец уехал. Мы отправились провожать его на железнодорожную станцию, и когда поезд тронулся, душа моя разрывалась. Не знаю почему, но мне казалось, что я никогда не увижу его больше.

Дмитрий и я остались в Царском Селе с бабушкой и дедушкой. Мы пробыли здесь до конца всех торжеств, а потом вместе с двором перебрались в Петергоф, где бабушка и дедушка поселились в доме вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Каждое утро на велосипедах мы приезжали повидаться с ними; время проходило весело, поскольку мои дяди, греческие принцы, были юными и жизнерадостными. Мадемуазель Элен была недовольна и выговаривала мне, что у греческих принцев плохие манеры, и ничему хорошему они нас не научат.

Потом они уехали, а мы вернулись в Царское Село, и по сравнению с тем, что было раньше, наша жизнь стала казаться скучной и пустой. Наступила осень. На прудах плавали опавшие листья, лодки убрали на зиму, статуи закрыли досками, чтобы предохранить от холода.

Дядя Сергей и тетя Элла пришли повидаться с нами за несколько дней до своего отъезда за границу. Они выглядели очень печальными, подавленными, и было что то в их поведении, особенно у тети, что вызвало в нас смутное предчувствие.

Однажды вечером я сидела за столом и делала уроки, когда в комнату вошла мадемуазель Элен и протянула мне конверт; по почерку я узнала, что он от отца. Я быстро его открыла, развернула письмо и начала читать.

Уже с первых слов я поняла, что отец собирается сообщить нечто ужасное. Я пробегала глазами строчки и только дочитав поняла. Мадемуазель Элен подошла ближе и хотела обнять меня. Я с отрешенным видом взглянула на нее и перечитала письмо.

Отец сообщал, что он женился, его жену зовут Ольгой Валерьяновной Пистолькорс. Он писал, что очень страдал от одиночества и как велика его любовь к этой женщине, которая может сделать его счастливым. Он уверял, что любит и всегда будет любить нас и надеется, что мы будем вместе. Он просил не питать злобы против его жены.

Лист бумаги упал на пол, я закрыла лицо руками и разрыдалась. Гувернантка отвела меня на кушетку и, обняв, села рядом.

Мне казалось, что отец для меня умер. Рыдания перешли в нервную икоту, которую долго ничто не могло унять. Душа опустошилась, я была в оцепенении.

Но вот я очнулась. В голове воцарился сумбур, было горько и обидно. Как мог отец поступить так? Ведь у него было все, чего еще ему в жизни не хватало? Как он мог бросить нас обоих? Выходит, мы для него ничего не значим. Как посмела эта женщина увести его от нас, ведь она знала, должна была знать, как сильно мы его любим.

— Как я ее ненавижу! — воскликнула я.

— Дорогая, — возразила мадемуазель Элен, — вам не следует говорить так о жене вашего отца. Ему было бы больно слышать это.

— Как вы думаете, — спросила я, — он приедет к нам на Рождество?

— Возможно, — сказала мадемуазель Элен с легким сомнением, которое я тут же уловила.

— Скажите же «да», «да, он должен приехать на Рождество», — лихорадочно твердила я. А бедная мадемуазель Элен не знала, как ей быть.

Тем временем Дмитрий читал письмо схожего содержания в своей комнате. Когда мы с опухшими от слез глазами через какое то время встретились и попытались обсудить случившееся, губы у нас задрожали и мы снова расплакались. Длинные печальные дни, которые последовали за этим, оставили в моей душе глубокий след. Я впервые переживала настоящее горе, то была первая рана, которую жизнь нанесла мне.

Большую часть времени я сочиняла ответ на письмо отца, исписав множество листков и выбрасывая их; ничего из написанного мне не нравилось. Выходило или слишком сентиментально, или слишком сухо.

В конце концов я остановилась на сентиментальном варианте. Текста я теперь уже не помню, помню только, что я обливалась слезами, перечитывая свое письмо. Мадемуазель Элен одобрила его, но упрекнула, что я ни слова не упомянула о жене отца. Я отказалась вносить какие либо изменения. Она долго уговаривала меня. Чтобы она отстала, в конце письма я добавила строчку, довольно туманную, которая подразумевала, что я не питаю враждебного чувства к моей мачехе. Помню, что писала я ее другим почерком, несколько неуверенным, и отец, конечно же, должен был заметить разницу.

Немного спустя мы узнали худшее. Поскольку мой отец заключил морганатический брак вопреки запрещению государя, он с этого момента подлежал высылке из России и лишению всех прав. К тому же все его официальные источники дохода были конфискованы.

Как оказалось, поездка наших тети и дяди за границу имела целью встретиться в Риме с отцом; нам было сказано, что они вскоре вернутся и все нам расскажут.

Мы увидели их расстроенными, они очень жалели нас. Дядя резко отзывался о госпоже Пистолькорс, обвиняя ее в том, что она развелась с вполне достойным мужем, чтобы разрушить жизнь отца и его будущее, увести его от детей, которые так в нем нуждаются.

По–видимому, брак был тайно заключен в Италии, а в Риме отец выслушал от дяди вердикт императора. Они обсудили наше будущее, о нем же шла речь в тот ужасный день в дядином мрачном кабинете за чаем, к которому никто не прикоснулся. По приказу императора дядя Сергей становился нашим опекуном. Наш дворец в Петербурге будет закрыт, и весной мы должны окончательно перебраться в Москву, чтобы впредь всегда жить с дядей и тетей, которые стали нашими приемными родителями. И хотя дядя очень сожалел о неразумном поступке брата, он не скрывал радости от того, что теперь мы полностью принадлежим ему. Он сказал нам: «Отныне я ваш отец, а вы — мои дети!»