Игорь Оболенский - Легенды московских кладбищ Страница 12

Наоборот, он явно все время маму словно подталкивал под Сталина. Альбомы привозил с его фотографиями, книги с биографией, репортажи о стройках, которые были как свидетельство того, как у нас все замечательно. Кстати, действительно многое было сделано, этого нельзя отрицать.

Так что Ягода был как сталинский сват. И когда он не справился с порученной задачей, то получил приговор — встать к стенке. Хотя эта участь его ждала в любом случае, уже за то, что он слишком много знал.

Мы с мамой об этом тоже говорили, и она считала, что именно с такой целью Ягода и появился.

Мама жила до последнего дня на Малой Никитской, ей оставили три комнаты. Остальное уже было музеем Горького. Прожила недолгую жизнь. Столько переживаний выпало, и все она держала в себе. Всегда была очень вежливой, улыбчивой, никому не показывала, что у нее на душе творилось.

У Павла Корина есть мамин портрет — так она выглядела в последние годы. Сумела сохранить свою красоту. Я даже сама любовалась ею.

Мама умерла неожиданно, ей было всего 69 лет.

Да, она жаловалась на сердце, у нее бывали приступы. Но все равно верилось, что впереди еще есть время. Помню, мы обсуждали ее грядущий 70-летний юбилей, думали, как будем отмечать.

В тот день она мне утром позвонила. Просила приехать. До сих пор не могу себе простить, что не бросила все дела и не поехала к ней в Жуковку. Столько лет прошло, а только начинаю думать про это, как сразу слезы на глазах появляются.

Мама позвонила, а я решила, что еще успеется. Ну, как всегда бывает, Господи, все же мы люди живые, кто же думал. Ну, в общем, она пошла к своей приятельнице, художнице. И там ей стало плохо. Она вытащила какое-то лекарство, стала принимать. Мимо шел Николай Булганин (соратник Сталина, до 1958 года — член Политбюро и Председатель Совета министров СССР. — Прим. И. О.), у него там же, в Жуковке, дача была. И он маме предложил: “Вам что-то нехорошо, зайдите ко мне, моя дача рядом”.

Мама отказалась: “Нет-нет, я сейчас к себе пойду”. Она действительно смогла дойти до своего дома, легла на диван. И все.

Гроб стоял в дедушкином доме на Малой Никитской. Мы похоронили ее на Новодевичьем, рядом с папой».

По словам Марфы Максимовны, на могиле матери хотели поставить небольшой бюст, таково было пожелание самой Тимоши. Но что-то не сложилось, и сегодня о легендарной московской красавице напоминает лишь небольшая мраморная плита. И этот рассказ.

Когда я бываю на Новодевичьем, обязательно захожу к Пешковым и приношу Тимоше букетик цветов…

Рядом с Пешковыми — могила солиста Большого театра Леонида СОБИНОВА (1872–1934). Изваяние в виде умирающего лебедя тоже исполнила Вера Мухина.

Будущая легенда оперы никогда не думал, что станет певцом. Окончил юридический факультет Московского университета и даже работал помощником у знаменитого адвоката Федора Плевако. Но от судьбы, что называется, не уйдешь никуда. И спустя три года после окончания юридического факультета, в 1897 году, Собинов стал солистом, а при советской власти даже являлся директором Большого театра.

Последний раз он вышел на сцену в 1933 году в возрасте 60 лет. После этого жить ему оставался всего один год. Собинов находился в Риге, остановился в гостинице «Санкт-Петербург». Приступ случился ночью…

Тело было доставлено в Москву и предано земле на Новодевичьем.

Рассказывая истории личностей, обретших последний приют на Новодевичьем некрополе, я вспоминаю свои встречи с родными и близкими героев своих повествований. Увы, некоторые из моих собеседников уже тоже покоятся на этих аллеях.

В декабре 2013 года не стало Александры ИЛЬФ (1935–2013), дочери писателя Ильи Ильфа. Широкому читателю Илья ИЛЬФ (1897–1937) известен романами «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», написанными в соавторстве с Евгением Петровым.

Вообще, писателя звали Илья Файнзильберг. Псевдоним, стоящий на миллионах книг, родился от объединения имени и первой буквы фамилии. Ильф прожил небольшую жизнь, у него был туберкулез.

Роман «12 стульев», обессмертивший имена его авторов, появился с легкой руки Катаева. Валентин Петрович, который сам думал написать историю Остапа Бендера, должен был закончить пьесу для Художественного театра, и времени на создание еще и романа у него не было. И тут ему рассказали, что у писателя Александра Дюма были литературные «негры». Катаев рассудил — а чем он хуже. Пригласил Ильфа и своего брата, Евгения Петрова, взявшего себе другую фамилию из нежелания быть вторым Катаевым.

Будущим соавторам Валентин Петрович сказал: «Вот вам сюжет, напишите, а я потом пройдусь по рукописи рукой мастера. Гонорар разделим на троих». Ильф и Петров были тогда почти нищие корреспонденты газеты «Гудок». И фраза «гонорар разделим на троих» стала решающей.

В итоге соавторы написали роман и отправились показывать рукопись Катаеву. Нужно отдать ему должное: Валентин Петрович понял, что никакая рука мастера здесь уже не нужна, и сказал, что не будет претендовать на авторство. Но у него есть условие — на всех переизданиях книги, на всех переводах должно стоять посвящение: «Валентину Петровичу Катаеву». Ильф с Петровым засмеялись — о каких переизданиях и переводах идет речь! Но в итоге все получилось так, как и предполагал Катаев — «12 стульев» является одним из самых переводимых произведений советской литературы. И на всех переводах действительно стоит посвящение автору идеи.

Миллионам читателей Ильф известен прежде всего как юморист. А на самом деле он был и большой романтик. Когда я переступил порог дома дочери Ильфа (у нее было фамильное чувство юмора, на визитной карточке Александры Ильиничны значилось: «Дочь Ильфа и Петрова»), хозяйка рассказала мне историю любви своих родителей.

Жену Ильфа звали Маруся Тарасенко, ее могила — рядом. Она пережила мужа почти на полвека. Когда она тоже ушла из жизни, Александра Ильинична открыла материнский секретер и увидела пачку писем, перевязанных розовой бечевкой. Не сразу, но она решилась их прочесть.

И каждый раз не могла удержаться от слез — это были любовные послания, которыми Илья и Маруся обменивались на протяжении всей их совместной жизни. Причем писали друг другу, даже находясь в одном городе.

После смерти мужа Маруся перечитывала эти письма и хранила их под подушкой. Да и как можно было не беречь послания, в которых, например, есть такие строки: «Мне незачем писать тебе, раз мы можем видеться каждый день, но до утра далеко, и вот я пишу. Мне кажется, что любил тебя еще тогда, когда зимой, под ветер, разлетевшийся по скользкому снегу, случайно встречался с тобой… Если с головой завернуться в одеяло и прижаться в угол, можно ощутить твое дуновение, теплое и легкое. Завтра утром я приду к тебе, чтобы отдать письма и взглянуть на тебя. Но одно письмо я оставляю при себе. Если кричат пароходы ночью и если ночью кричат журавли, это то, чего еще не было, и как больно я тебя люблю».