Вильгельм Прюллер - Солдат на войне. Фронтовые хроники обер-лейтенанта вермахта. 1939 – 1945 Страница 12

Вчера мы прошли маршем 26 км, и мои ноги везде болят. Сегодня ближе к полудню мы снова отправимся в путь, и нам придется пройти еще 26 км.

30 сентября 1939 г

Сегодня утром я чувствовал себя ужасно больным. Думаю, что это произошло оттого, что давно отвык от регулярного полноценного питания.

Говорят, что нам осталось преодолеть всего 20 км до реки Висла. Там нас встретят немецкие солдаты, а завтра утром мы уже будем в своем подразделении.

Риббентроп собирается встретиться со Сталиным. Советский Союз и Германия должны подписать какое-то соглашение по вооружениям. Я думаю, что русские хорошо с нами обращаются в пропагандистских целях, чтобы мы сказали потом, как хорошо нам было у русских. Войска впереди нас, должно быть, уже установили контакт с нашей армией и рассказали там о нас.

Сегодня мы слушали по радио последние новости. Говорили, что Франция снова атаковала немецкие города, а французские войска вторглись на немецкую территорию. Эти войска, численностью примерно тысяча солдат, были выдворены обратно. В остальном все спокойно. Наверное, теперь Россия будет работать с нами рука об руку и, наверное, объявит войну Франции и Англии и выступит на нашей стороне, если они нападут на Германию. Это соглашение накладывает обязательства и на Германию. И как я думаю, господа во Франции и в Англии должны будут хорошо подумать, прежде чем решатся на какую-нибудь глупость. К тому же в Париже сейчас должен находиться Папен. И его деятельность, разумеется, должна дать результаты.

1 октября 1939 г

Рыдз-Смиглы объявил, что польская армия к этому моменту разгромлена. Он мог бы сделать это глупое заявление еще 1 сентября! Ведь это было просто глупо – выйти воевать против нас на повозках с лошадьми. Я заметил в польской армии очень мало танков и грузовиков, а самолеты появлялись там только в начале войны.[30] И все это оружие не идет ни в какое сравнение с нашим. Если раздать весь их запас ручных гранат по армии, то по две гранаты получил бы лишь каждый из тридцати двух солдат! Или взять ту роту, что взяла нас в плен: там был всего один пулемет! Это просто смешно!

Наши летчики внушали им ужас. И этот ужас был оправданным! Когда было нужно, они заставляли поляков бросаться в разные стороны врассыпную. Когда мы были в плену, нас много раз упрекали за то, что наши летчики бомбили мирное население в городах и беженцев. Это могло быть правдой, но этому тоже есть оправдание: разведывательная авиация делала фотографии городов, в которых размещались военные объекты, железнодорожные парки и т. д. Потом по данным с этих фотографий отправлялись в полет бомбардировщики, которые сбрасывали бомбы на назначенные им цели. И в данном случае пилотам не было нужды узнавать, что творится там внизу. Если там случалось оказаться гражданскому населению, то это не вина летчика.

Когда поляки видели наши самолеты даже на большом расстоянии, они бросались во все стороны, не обращая никакого внимания на нас, пленных. Но мы, все двадцать два человека, даже не думали пытаться спастись бегством. Куда мы могли направиться?

Вчера я разговаривал с русским солдатом, который знал немецкий. По поводу условий в России. Даже если картина, которую мы себе нарисовали, или, скорее, которую нарисовали для нас другие, была неверной, я тем не менее думаю, что коммунизм для России на тот момент был спасением, в то время как для Европы, и для Германии в особенности, он был бы чем-то немыслимым. По мере того как будет идти время, коммунизм тоже забудет о своих идеях интернационализма и переродится в национальное самосознание. Даже теперь каждый из русских говорит о своих братьях на Украине. Возможно, однажды придет день, когда в России тоже победит фашизм – русский фашизм.

12.00. К русским в штаб на совещание прибыли немецкие офицеры. Они из 27-й дивизии. Русские предоставили нам грузовик, и наши офицеры забрали нас с собой. Как нам сказали, нашу дивизию отвели довольно далеко.

Нас доставили в Красник. Но там, к нашему сожалению, мы узнали, что никто не знает местонахождения нашей дивизии, и поэтому нас придадут 63-му пехотному полку. Нас снова хорошо накормили, а вечером мы часами сидели в компании своих товарищей из 63-го полка у горящего огня и рассказывали о своих приключениях.

2 октября 1939 г

Сегодня нас должны отправить. Мне любопытно, куда нас пошлют и останемся ли мы вместе и дальше. В полдень нас наконец накормили настоящей немецкой едой: говяжий суп, картофельный гуляш и черный кофе. Как все это было вкусно! После обеда нам дали время собраться, а потом отправили по разным подразделениям.

Нам пришлось поискать и найти новые казармы – помещения в каменном здании, в каждом из которых была своя печь. В комнате одиннадцать коек. Вечером мы часами разговариваем, лежа в кроватях, описываем друг другу свою прошлую жизнь. Я должен еще раз подчеркнуть: есть что-то прекрасное в этом чувстве товарищества в своем подразделении. Мы держимся и будем и впредь держаться вместе во что бы то ни стало. Мы засыпаем поздно, и каждый из нас хочет поскорее оказаться среди своих родных.

3 октября 1939 г

Мы привели в порядок свое скромное жилище, затопили печь, а потом отправились мыться. Когда русские брали в плен поляков, я организовал[31] себе пижамные брюки и рубашку, так что, по крайней мере, теперь имею возможность сменить одежду.

Потом я отправился в город, чтобы постричься. Теперь я снова стал выглядеть как человек. Еще бы достойную одежду, и какое-то время можно будет жить!

Вчера солдаты из легкой пехоты получили почту. Почти каждому из них вручили целую стопку писем и посылки. Можешь ли ты представить, Хенни, как тяжело было у меня на сердце? Это нелегко, можно это выразить примерно так.

Я не мог этого вынести, и мне пришлось выйти вон. Но я рад, что, по крайней мере, сам могу отправить тебе весточку, тебе, которая думает, что я пропал без вести. Я хотел бы писать тебе по несколько раз в день, но здесь невозможно найти ни клочка писчей бумаги, не говоря уже о конвертах. Единственное, что работает, – это парикмахерская. Ничего нельзя купить: ни фруктов, ни шоколада, ни сигарет, ни одежды – совсем ничего.

4 октября 1939 г

Говорят, что нам не придется никуда идти маршем, потому что 1-й батальон прибудет сюда. Затем он направится в Люблин. Дивизия остается в качестве оккупационных войск в Польше. Это звучит для нас ужасно. Во второй половине дня нас передают в 1-й батальон. Мы идем к командиру, чтобы просить разрешения остаться в своем подразделении. Но у нас нет ни снаряжения, ни приличной одежды. У меня есть пижамные штаны и рубашка charmeuse,[32] но нет носков, на ногах вместо сапог развалившиеся туфли, нет фуражки, полевой фляжки, принадлежностей и т. д. И у каждого из нас дела с этим обстоят примерно одинаково.