Алексей Песков - Павел I Страница 12

Архангел Михаил – давний покровитель русских государей: первый каменный Архангельский собор в Московском Кремле был построен еще Иваном Калитой. Архангел Михаил – всем царям царь: «Моисею предстатель бысть Михаил архаггел <…> та же во благочестии в новей благодати первому християнскому царю, Константину, невидимо предстатель Михаил архаггел пред полком хожаше и вся враги его побежаше, и оттоле даже и доныне всем благочестивым царем пособствует» (Иван Грозный. С. 84).

О том, что восшествие Павла произошло в канун Михайлова дня, догадались, видимо, сразу – кто именно: проницательные подданные или сам Павел, – сейчас трудно определить. Очевидцы вспоминали об этом так: «Рассказывали, что часовой в Летнем дворце видел Михаила Архангела и даже имел с ним разговор» (Головина. С. 201). – «В самую глухую полночь является будто пред ним в темноте некакой сединами покрытый старец, вида важного и почтенного и <…> повелительным образом ему сказал, чтоб он неотменно сказал своему новому государю, чтоб он велел на самом том месте немедленно воздвигнуть храм <…>. Некоторые присовокупляли к сему, что будто старец сей к вышеписанным словам прибавил и следующие, отходя прочь: – Скажи же и примолвь и то, что я государя чрез тридцать лет опять увижу» (Болотов. С. 255). – «Часовой солдат <…> пошел к своему начальнику под тем предлогом, что имеет сообщить ему тайну. Он открыл ему, что <…> увидел свет в заброшенных залах дворца, что постучали в дверь, где он находился на карауле и назвали его по имени. Он имел мужество посмотреть тогда чрез дверные щели и увидал святого Михаила. Этот святой приказал ему пойти от его имени к императору и сказать ему, чтобы в этом месте построили церковь» (Массон. С. 114). – «Сперва не хотел никто тому верить, но как он <часовой> и сержанту, а потом и караульному офицеру самое то же под клятвою рассказывал, то сочли они за нужное донесть о странном приключении сем высшей команде и <…> довесть историю сию и до самого государя. Но сей, услышав о сем, будто сказал: – Да, это я уже знаю» (Болотов. С. 255–256). – «Солдат был вызван <…>. Император сказал, что св. Михаилу нужно повиноваться, что он сам уже получил внушение построить Ему церковь и имеет уже план ее» (Массон. С. 114). – «Вот что говорили в народе и какая носилась молва о сем случае, но <…> надобно иметь великую веру, чтоб не почесть все сие выдуманною басенкою, или, по крайней мере, политическою стратагемою» (Болотов. С. 256). «Как бы то ни было, <…> Летний дворец решено было сломать» и «начали строить новую церковь и новый дворец» (Головина. С. 201; Массон. С. 114).

Дворец Михаила Архангела – Михайловский замок – алтарь империи – строили на протяжении всего царствования Павла с быстротой, невиданной от времен Петра I. Денег не жалели. Было потрачено шесть с лишком миллионов (Шуйский. С. 810) – сумма, приличная для проведения небольшой победоносной войны.

Царь переехал во дворец за месяц до смерти.

«Объявите княгине Дашковой, чтоб она, напамятовав происшествия, случившиеся в 1762 году, выехала из Москвы в дальние свои деревни <…>. Извольте смотреть, чтоб ехала немедленно <…>. Пребываем вам благосклонный – Павел» (Приказ московскому военному губернатору М. М. Измайлову 1 декабря 1797 // Шильдер. С. 312).

«Происшествия, случившиеся в 1762 году», Павел отчасти видел собственными глазами. Ему шел тогда восьмой год. Утром 28-го июня распорядитель его воспитанием Никита Иванович Панин поднял его с постели и полусонного, в шлафроке и ночном колпаке, привез в Зимний дворец под большой гвардейской охраной (см. Шумахер. С. 281). Он видел на лугу возле дворца громкошумные толпы гвардейцев: они ликовали о вступлении на престол его матери. Рядом с Екатериной безотлучно находилась княгиня Дашкова – ей было восемнадцать лет.

Вряд ли Павел сопрягал тогда восшествие матери с происшедшей через неделю после 28-го июня смертью отца – Петра Третьего. Сопрягать он научился потом. Отца он не знал – то есть он, разумеется, видел его в малолетстве, и Петр Третий его тоже видел, но видели они друг друга так редко (см. Дашкова. С. 53), что вряд ли память Павла содержала хоть единую живую черту родителя. Петр Третий сохранялся не в памяти, а в идее сына: отец был мифом его воображения, медиатором возмездия царствованию матери, символом восстановления попранной справедливости. – Говорят, что уже в первый день, 7-го ноября, Павел отдал приказ об оказании императорских почестей праху родителя (Шильдер. Изд. 1996. С. 288–289).

Петр Третий во время своего кратковременного царствования не успел короноваться, от престола отрекся, акт отречения был напечатан в указных книгах вместе с манифестом о восшествии Екатерины и, следовательно, умер он уже не императором, зачем и был погребен не в Петропавловском соборе – императорской усыпальнице, – а в Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря, разумеется, без большого церемониала.

8-го ноября, в Михайлов день, гроб с прахом Петра был вынут из-под земли и поставлен в Благовещенской церкви для оказания ему царских почестей: предстояло перенести его в Зимний дворец, поставить рядом с гробом Екатерины, чтобы затем одновременно упокоить их вместе в Петропавловской усыпальнице. – Гроб Петра Третьего был вскрыт – «ни образа, ни подобия: уцелели только шляпа, перчатки, ботфорты» (Лубяновский. С. 98); 25-го ноября Павел своеручно короновал их: «Император вошел в царские врата, взял с престола приготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и при возглашении вечной памяти положил ее на гроб в Бозе почившего императора» (Шильдер. Изд. 1996. С. 290).

«Предстояла печально-торжественная церемония перенесения тела императора Петра III из Невского монастыря в Зимний дворец. Заранее сам государь изволил делать рекогносцировку от Зимнего дворца до Лавры. <…> Дня за два до этой церемонии была другая процессия <…>: перевозили из дворца в Невский к гробу Петра III государственные регалии. Процессия началась в 7 часов вечера, в декабре <1-го числа>, при 20 градусах стужи, в темноте от густого тумана. Более тридцати карет, обитых черным сукном, цугами в шесть лошадей, тихо тянулись одна за другою; лошади с головы до земли были в черном же сукне; у каждой шел придворный лакей с факелом в руке, в черной епанче с длинными воротниками и в шляпе с широкими полями, обложенной крепом; в таком же наряде, с факелами же в руках, лакеи шли с обеих сторон у каждой кареты; кучера сидели в шляпах как под наметами. В каждой карете кавалеры в глубоком трауре держали регалии. Мрак ночи, могильная чернота на людях, на животных и на колесницах, глубокая тишь в многолюдной толпе, зловещий свет от гробовых факелов, бледные от того лица, все вместе составляло печальнейшее позорище. – Торжественное перенесение гроба <2-го декабря> со всеми императорскими почестями, несмотря на сильную стужу, совершилось благополучно. Войска стояли от монастырских ворот до Зимнего дворца; государь и великие князья пешком следовали за колесницею» (Лубяновский. С. 95–98). – «На целых полторы версты процессия была растянута. Словом, самый императорский вынос» (Боратынский – отцу 4 декабря 1796. Л. 181-об.).