Памела Трэверс - Московская экскурсия Страница 12

Однако со стороны кажется, что наше погружение в реальность идет своим чередом. Чтобы не выделяться из общей массы, мы педантично зовем друг друга «товарищ». Это слово здесь слышишь повсюду — на улицах, в разговорах. Оно заменило прежних «папашу» и «братишку». Но Россия еще не изжила влияние Достоевского: исступленное сострадание сочетается здесь с бессмысленной жестокостью. На днях я стала свидетельницей того, Как двое мужчин, привычно ругавшихся на улице, вдруг наскочили друг на дружку, один из них повалил противника и ногой пнул лицом в грязь. Папаша, братишка, возлюбите друг друга! Я убил Ивана за то, что он украл мой перочинный ножик.

Сегодня мы посетили Кремлевскую Гробницу, так до сих пор называет ее Бизнесмен. Это здание находится у стен Кремля посредине Красной площади, отличающейся великолепными пропорциями. Гробница построена из оникса (так мне показалось) и красного гранита. Как и большинство современных российских памятников, она кажется тяжеловесной и похожа на гигантское пресс-папье. Весь день перед ней толпится очередь: люди медленно — шажок за шажком — движутся к входу, который охраняют солдаты.

Вместе с гидом мы пристроились в хвосте очереди; замотанные в платки люди держались необыкновенно тихо: не просто не разговаривали, но были исполнены какого-то внутреннего молчания. Постояв рядом с ними, вы начинаете понимать, какого мистического смысла исполнено для них это посещение, и почти готовы разделить их чувства. Вам тоже хочется испытать восхищенный трепет перед этим умершим, но живым божеством.

От входа вниз ведут ступени, освещенные рассеянным красноватым электрическим светом.  Лестница,   немного   попетляв, приводит вас в темный красный склеп. Здесь сделано все возможное для достижения максимального драматического эффекта. Толпа в молчании проходит мимо неподвижной маленькой фигурки, лежащей на красных подушках под стеклянным саркофагом. Жалкое зрелище вызывает сострадание: бренное тело, сохраняемое вопреки воле покойного и вопреки всем законам. Это не смерть, ведь смерть — быстрая и немедленная. Это — ничто. Безоговорочный материализм Советского государства достиг здесь своего абсолюта. Подобная пустота не способна вызвать никаких чувств — разве что гнев на тех, кто обманом лишил тело великого человека возможности быть преданным земле и превратил его в фетиш, на который глазеют туристы и молятся крестьяне. Какой-то солдат осторожно взял меня за руку, чтобы помочь подняться по темным ступеням, его голос прозвучал взволнованно и искренне: в этой обители фальшивой героики и поддельной смерти пульсировала и текла жизнь — невероятно!

— Весьма волнующе! Весьма! — пробормотал Второй Профессор и кинул в мою сторону предостерегающий взгляд, словно опасался, что я не смогу удержаться от комментариев.

Но я промолчала.

Вы правильно поступили, дав мне то письмо для киностудии. Это было потрясающе!  Мои чувства избиты в кровь (если такое возможно себе представить). Письмо позволило мне встретиться с чрезвычайно необычным молодым человеком из Бирмингема. Он сделался таким больши, что кажется чересчур красным даже большевикам, и они пытаются его остудить. Нетрудно догадаться, что он тоже директор — режиссер. Нынче вечером он оказал мне любезность и показал несколько черновых сцен из своего нового фильма о Магнитогорске. Он рассказывал о своей работе с таким яростным возбуждением, что слов было почти не разобрать, но я все же поняла: речь идет о каком-то огромном заводе -мир будет потрясен, когда узнает о нем[20]. Задача фильма — поведать всем об этой стройке. Звуковые эффекты пока еще не смонтированы, но режиссер уже припас для озвучания огромный медный барабан, деревянную трещотку, большой церковный колокол, автомобильную сирену и свой могучий голос в придачу. Главные герои фильма — молодые русские, их называют комсомольцами, они с откровенной злобой вытесняют друг дружку с работы, чтобы все сделать в одиночку. Я понимаю: это звучит невероятно, но это и было невероятно. А потом еще «кулаки».

— Это классовые враги! — прокричал режиссер и победно прогудел автомобильной сиреной. — Они хотели из мести поджечь завод. Смотри, настоящий пожар! Это моя работа!

Комсомольцы, если судить по тому, с какой энергией они били в колокол (режиссер ловко отбивал такт у моего правого уха), раскрыли козни классового врага. А заодно расправились и с их детьми (жалобный плач сливался с воем сирены). Потом они с оглушительным грохотом вновь взялись за классовую борьбу.

— Вся Россия смотрит на них, и они это знают! — выкрикнул режиссер и несколько раз пнул медный барабан. — Понятно? — поинтересовался он.

Я смогла лишь кивнуть. Ясное дело, понятно.

— Потрясающе, правда? — проорал он.

И знаете, так оно и было — но по совершенно иной причине. Потрясающе — еще как! Катарсис наступил, когда тысячи (по крайней мере так мне показалось) комсомольцев, ликуя, захватили завод (медный барабан, церковный колокол, сирена, трещотка и громкие пояснения режиссера) и снова принялись за работу. И вот — последняя сцена: девушки-комсомолки с натугой толкают огромные вагонетки с углем (или железом, а может, свинцом) вверх по наклонному скату — неужели это аллегория пути в рай?

—  Равноправие полов в России! Триумф женщины! — осипшим и теперь шуршащим, как бумага, голосом победно подытожил режиссер.

Воцарилась тишина. Мы оба были настолько потрясены, что не решались заговорить. Наконец режиссер спросил меня, производит ли картина впечатление, и я признала, что — да...

Киностудия находилась в нескольких милях от Москвы. Заперев за нами дверь, режиссер указал мне на слабое мерцание на горизонте: «Вон ваш трамвай». Я поняла, что он не снизойдет до буржуазных предрассудков и не подумает проводить меня до дома. Так и вышло. Не успела я и рта раскрыть, как он, по-комсомольски энергичной походкой, быстрыми шагами удалился в противоположном направлении.

Я осталась одиноко ждать этого далекого трамвая. Было темно и тревожно, но я была так изранена, что у меня не было сил бояться. В ушах похоронным звоном звучал голос режиссера: вагонетки со свинцом, сексуальная свобода, торжество женщин. Вагонетки со свинцом, свобода...

Не могли бы вы, если вас не затруднит, прислать мне пару изящных удобных кандалов?

5

 Мы в полном составе продолжаем двигаться, словно смутное остывающее солнце, по странной орбите, где вместо знаков Зодиака — Дом культуры, Дом рабочих, Дом спорта, Дом проституток...