Саймон Мюррей - Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе Страница 12

В одной из рот, дислоцированных в Маскаре, также служит англичанин. Два дня назад он дезертировал, а сегодня его задержали. Дезертирство, с точки зрения большинства легионеров, — вещь вполне понятная, но вот быть пойманным — значит покрыть себя несмываемым позором, и неудачливый дезертир не вызывает почти ни у кого сочувствия, хотя его ожидает жестокое наказание. Этот англичанин — водитель такси из Йоркшира. Его обрили наголо и посадили на гауптвахту, где ему приходится несладко, судя по доносящимся оттуда звукам. Сегодня на «губе» дежурит сержант Пельцер из Румынии. О нем ходят слухи, один диковиннее другого. Рассказывают, что однажды были найдены тела двух дезертиров, которых арабы зарезали и сбросили в старую траншею. Пельцер приказал перенести тела в часть и положить в центре строевого плаца. Затем, собрав на плацу всех рекрутов, чтобы они видели, чем кончают дезертиры, он стал пинать вздувшиеся тела и поносить их на чем свет стоит. Боже, помоги бедному йоркширцу!

Сегодня утром мы совершили десятимильный марш-бросок с касками на голове, вещмешками и винтовками за спиной. Отныне такие броски предстоят нам каждую неделю, и каждый раз дистанция будет удлиняться на пять миль. Холмы высоки, а долины глубоки, солнце палит, а движемся мы на большой скорости, так что занятие это поистине изматывающее.

Получил письмо от своего закадычного друга Иэна Маккалема. Вот молодец. Это так здорово — получить весточку из дому, сесть и прочитать письмо, написанное знакомым почерком. Письма сокращают дистанции. Я уверен, что не выдержал бы без них. Да, наверное, и все остальные тоже. Человек, получивший письмо, преображается самым удивительным образом. Когда он видит конверт из дому, лицо его светлеет и он ищет уголок, где он мог бы уединиться с письмом и своими мыслями, — совсем как маленький мальчик с шоколадным пирожным. Сначала человек ревниво оберегает письмо от посторонних глаз, пока не проникнется тем, что в нем написано, а со временем уже делится этим с другими. Он зачитывает друзьям отрывки из письма и, поломавшись, все же показывает им фотографию жены с детьми или любимой девушки. Да, почта — великое дело!

Наконец-то сегодня вечером меня вместе с Вебером отпустили в увольнение в город. Вебер — маленький швейцарец, чрезвычайно серьезно воспринимающий самого себя. Мы долго ждали этого вечера, набили карманы деньгами и думали, погуляем на славу. Но все планы пошли прахом: увольнительные нам выдали только до девяти часов, а это означало, что мы должны будем присутствовать на аппель. Явиться же на аппель пьяным — все равно что подписать себе смертный приговор.

К тому же оказалось, что дежурит по части сегодня не кто иной, как Шериф. Я, слава богу, был лишь слегка навеселе. Но два-три парня вернулись после славного загула практически в невменяемом состоянии и внезапно обнаружили, что стоят качаясь перед черной бородой Нильсена. Живого места на них не осталось.

И опять больше всех досталось Энгелу. Он у Шерифа на особом счету. У Энгела от выпитого помрачился рассудок, и он замахнулся на капрала Вайса. Когда Шериф узнал об этом, он в полном смысле слова измочалил беднягу. Я никогда ничего подобного не видел, зрелище было ужасное. Меня буквально мутило оттого, что человека чуть ли не убивают у меня на глазах, а все, включая меня, молча наблюдают за этим, слишком запуганные, чтобы вмешаться.

Маскара того не стоит. Это очень скучное место по вечерам. Вся жизнь замирает, на улицах никого, кроме сотен легионеров и такого же количества убогих баров. Только и остается, что дрейфовать из бара в бар и либо напиваться, либо умирать от скуки. Шансов встретить девушку, которая, по моим понятиям, была бы «хорошенькой француженкой», примерно один на двадцать миллионов. А вот провести время со сговорчивой проституткой вполне можно, так что не все потеряно.

Сегодня мне попалась в музыкальном автомате песня Джима Ривза,[19] и она напомнила мне о чем-то — даже не знаю, о чем именно, — наверное, о каких-то более счастливых днях. Я проигрывал ее снова и снова, пил пиво, и мне было очень грустно.

Получил сегодня письмо. На конверте было написано просто: «Алжир. Иностранный легион. Саймону Мюррею». В нем оказалось два письма: от Дженнифер и ее подруги Кристи. Они написали их в клубе «Лэндс-даун». Дженнифер укоряет меня за то, что я бросил ее, и пишет, что ей на меня наплевать и что я заслуживаю того, что со мной происходит. Ничего себе заявки! Кристи же одобряет мое решение оставить компанию беспутных подростков и вступить в мир взрослых мужчин. Умница!

Один из испанцев решил, что с него хватит, и застрелился сегодня ночью в карауле. Первое самоубийство на моей памяти! По-моему, не настолько уж все здесь плохо.

Днем в казармах произошел инцидент с винтовкой, оставивший неизгладимое впечатление у всех, присутствовавших при этом. Мы занимались чисткой оружия, и Дамс шутки ради вложил пулю для автомата калибра 9 мм в казенник своей 7,5-миллиметровой винтовки и прицелился в де Граафа. Винтовка случайно выстрелила, и де Грааф рухнул на пол.

Все застыли и секунд тридцать не могли сдвинуться с места. Первым пошевелился де Грааф. Оказалось, что он цел и невредим: пуля не вылетела, застряв в стволе. Нам пришлось потратить какое-то время, чтобы убедить де Граафа, что он жив. Его можно понять: если человек заряжает винтовку, наводит ее на тебя на расстоянии в десять футов и спускает курок, то при звуке выстрела ты поневоле будешь считать себя трупом.

Оправившись от шока, мы стали лихорадочно вытаскивать пулю из ствола до прихода Крепелли, который должен был появиться через несколько минут, чтобы произвести осмотр оружия. Дамс так нервничал, что едва мог держать винтовку в руках. Мы пытались вытолкнуть пулю шомполом, но безрезультатно. К сожалению, звук выстрела достиг ушей старшего капрала, и его шаги уже были слышны в коридоре. Он, разумеется, тут же обнаружил винтовку с застрявшей в стволе пулей и быстро добился признания от заикающегося Дамса.

И тут мы остолбенели, увидев, как Крепелли неожиданно ударил Дамса по уху прикладом винтовки, размахнувшись так же деловито и хладнокровно, как лесоруб топором. Дамс в полубессознательном состоянии упал на пол, а Крепелли принялся пинать его, изрыгая поток итальянских ругательств. Мы застыли, как горгульи с разверзнутой пастью, не осмеливаясь пошевелиться, дабы ярость капрала не обрушилась и на нас. Избиение кончилось так же внезапно, как и началось. Крепелли выскочил за дверь, крича, что убьет на месте всякого, кому вздумается еще раз наводить на других заряженное оружие в казарме. Теперь уж это точно никому не придет в голову. Наконец мы перевели дыхание и стали медленно приходить в себя. Умыв Дамса, мы с удивлением убедились, что, помимо кровоточащей ссадины, почти никакого вреда ему причинено не было. Тем не менее зарубка в памяти у нас осталась навсегда.