Александр Македонский - О судьбе и доблести Страница 12

Когда Александр увидел кувшины, кружки, ванны, флаконы для духов, все из золота, тонкой работы (помещение благоухало, словно от ароматов и мирры), он, перейдя в палатку, поражавшую высотой и размерами, с изумительными ложами, столами и посудой, сказал, взглянув на друзей: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать».

Когда он сел обедать, кто-то сказал ему, что среди пленных вели мать Дария, его жену и двух девушек, дочерей его; увидав знакомую колесницу и лук, они стали бить себя в грудь и плакать, считая Дария погибшим. Александр немного помедлил, и, думая об их горе больше, чем о себе, послал к ним Леонната, велев сказать, что и Дарий жив, и Александра им бояться нечего: он воюет с Дарием за власть, им же будет предоставлено все, чего бы они ни пожелали и что имели при Дарии.

Уже одни эти слова показались женщинам милостивыми и добрыми; еще милостивее были поступки Александра. Он разрешил им похоронить, кого они захотят из персов, разрешил взять из добычи одежды и украшения и нисколько не изменил ни прежнего ухода за ними, ни прежних почестей; денег на себя они получали больше, чем при Дарии.

Самая же великая и воистину царственная милость для благородных и целомудренных женщин, ставших пленницами, была в том, что они не слышали подлых оскорблений и не ожидали их, а жили словно и не в лагере врага, а в стенах святого и чистого девичьего терема, где они вели жизнь, недоступную для чужого глаза и уха. А между тем рассказывают, что жена Дария была из всех цариц первой красавицей, как и Дарий был из мужчин самым красивым и высоким, а дочери походили на родителей.

Александр, считая, по-видимому, власть над собой качеством более царственным, чем умение побеждать на войне, не дотронулся до них. Он вообще не знал до брака ни одной женщины, кроме Барсины. Она осталась вдовой после смерти Мемнона и была взята под Дамаском в плен. Она получила греческое воспитание… была кротка нравом; отец ее, Артабаз, был сыном царской дочери.

По словам Аристобула, Парменион побудил Александра сойтись с этой прекрасной и благородной женщиной. Глядя на других пленниц, отличавшихся и красотой и ростом, Александр в шутку говорил, что персиянки – горе для глаз. Защищаясь от их прекрасного облика красотой собственного воздержания и целомудрия, Александр отсылал их, как бездушные копии статуй.

Филоксен, командовавший морскими силами, написал ему, что у него живет какой-то Федор, тарентинец[29], который продает двух мальчиков чудесной красоты. Филоксен спрашивал, не купит ли их царь. Александр очень рассердился, стал кричать и спрашивать друзей, какую подлость знает за ним Филоксен, если берет на себя посредничество в таком позорном деле.

Филоксену он послал письмо, в котором осыпал его бранью и велел отослать Федору подобру-поздорову с его товаром. Сделал он выговор и Гагнону, который писал ему, что он хочет купить отрока Кробила, славившегося в Коринфе своей красотой, и привезти его к нему. Узнав, что македонцы Дамон и Тимофей, служившие под командой Пармениона, изнасиловали жен каких-то наемников, он письменно приказал ему казнить их, если они будут изобличены, как зверей, рожденных на гибель людям.

О себе он в этом письме писал буквально следующее: «Меня нельзя было застать даже на том, чтобы я смотрел на жену Дария; я не хотел ее видеть и не вслушивался в речи тех, кто рассказывал о ее красоте». Он говорил, что сон и плотская связь более всего убеждают его в том, что он смертен: и страдания и наслаждения порождены только слабостью нашей природы.

Чрезвычайно умерен был он и в еде; это было видно во многих случаях и обнаружилось в словах, сказанных им Аде, которой он дал титул «матери» и которую поставил царицей Карии: радушно принимая его, она ежедневно посылала ему множество кушаний и пирожных и, наконец, отправила к нему поваров и хлебников, считавшихся самыми искусными.

Александр сказал, что ему ничего этого не нужно, у него есть лучшие повара, которых дал ему его воспитатель Леоннат: для завтрака ночной поход, а для обеда скудный завтрак. «Это был такой человек, что поднимал с кровати тюфяк и гиматии[30], которыми я укрывался, чтобы посмотреть, не сунула ли мне мать чего-нибудь вкусного и лишнего».

И к выпивке он был менее склонен, чем это казалось. Казалось же потому, что он долго оставался за столом, но больше говорил, чем пил, и, потягивая из чаши, всегда заводил долгую беседу, если у него был досуг. Ни вино, ни сон, ни забава, ни жена, ни зрелище не могли отвлечь его от дел, как это бывало с другими военачальниками. Об этом свидетельствует самая жизнь его, очень короткая и полная всяких дел.

На досуге он, встав, прежде всего приносил жертву богам, а затем сразу завтракал сидя. День он проводил на охоте, за распоряжениями по войску, судебными делами или за чтением. В дороге, если не надо было спешить, он учился стрелять из лука или тому, как вскакивать и соскакивать с колесницы на ходу. В качестве забавы он, судя по дворцовому дневнику, часто охотился на лисиц и на птицу.

Остановившись где-нибудь, он, собираясь мыться и умастить себя, обычно спрашивал тех, кто распоряжался хлебниками и поварами, готово ли у них все к обеду. Обедать он начинал поздно, уже в сумерки, и с удивительным вниманием и заботой относился к тому, чтобы за его столом всех угощали одинаково и никого не обошли. За вином засиживались долго, как было уже сказано, из любви к остроумным разговорам.

Вообще в общежитии он был из царей самым приятным и во всех отношениях самым очаровательным. Впоследствии он сделался противен своим самомнением; в нем появилось слишком много солдатского, он стал хвастлив; льстецы вертели им, как хотели, – это бесспорно.

Они изводили самых приятных людей из его окружения, которые не хотели ни состязаться с льстецами, ни отстать от них, восхваляя Александра: первое казалось им постыдным, второе грозило опасностями.

После попойки Александр принимал ванну и спал часто до полудня, иногда целый день. Был он умерен и в лакомых кушаньях: когда ему привозили очень редкие заморские плоды или редких рыб, он рассылал их всем друзьям, так что у него самого часто ничего не оставалось.

Обед, однако, у него был всегда великолепен, и расходы на него все увеличивались по мере его успехов и дошли наконец до 10 тысяч драхм. Это стало обычным, и столько же полагалось тратить тем, кто принимал Александра.

После битвы при Иссе он послал в Дамаск и забрал оттуда деньги, имущество и семьи персов. При этом очень поживились фессалийские конники. Храбрые воины, они особенно отличились в этом сражении, и Александр намеренно послал их в Дамаск, желая, чтобы они поживились.