Константин Симонов - Дни и ночи Страница 12

У Пети был только один недостаток: даже когда он не совершал ничего незаконного, он все равно любил покрывать свои успехи дымкой таинственности и очень огорчался, когда Сабуров или кто-нибудь другой задавали ему вопросы.

- Так где же ты все-таки достал? - повторил Сабуров, и Петя, чувствуя, что ему не отвертеться, решил признаться.

- Здесь,- ответил он.- Там во дворе флигелек, под флигельком подвал, а в этом подвале гражданка...

- Какая гражданка? - поднял брови Сабуров.

- Сталинградская гражданка, здесь и жила во флигельке. Муж убитый. С троими детьми в подвал залезла и сидит... У нее там всего - картошки, морковки и прочего... чтоб с голоду не помереть. И даже коза у нее в подвале, только, говорит, от темноты доиться перестала. Я говорю: "Командир мой картошку уважает". Она без звука котелок наварила, говорит: "Когда нужно, пожалуйста", и даже сала дала... Вот вы ж не замечаете, а, между прочим, с салом картошку кушаете,- с огорчением добавил Петя.

Сабуров, удивленный тем, что среди этих развалин вдруг оказалась женщина с детьми, быстро поднялся, нахлобучил фуражку и обратился к Пете:

- Веди, где она?

Они пошли коридорами, пригнувшись, пробежали простреливаемое место до флигелька, и там действительно среди развалившихся стен Сабуров увидел обложенное камнями и досками подобие двери. По самодельной лестнице из нескольких ступенек они спустились вниз. Это был большой подвал, видимо во время войны еще расширенный. Поставленная на прикрытую досками бочку, в углу горела коптилка.

Около бочки на корточках сидела еще не старая, с измученным лицом женщина и укачивала ребенка. Две девочки, на вид лет восьми и десяти, сидели рядом с ней и остановившимися от любопытства глазами смотрели на вошедших.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте,- ответила женщина.

- Почему вы здесь остались? - спросил Сабуров.

- А куда же нам идти?

- Да ведь здесь были немцы?

- А мы сверху завалились всем,- спокойно пояснила женщина,- так что и не видно.

- Завалились... Так задохнуться можно было.

- А все равно, если немцы...

- Сегодня уже поздно,- сказал Сабуров.- Завтра подумаю, как вас отправить отсюда.

- А я не пойду.

- Как не пойдете?

- Не пойду,- упрямо повторила она.- Куда я пойду?

- На ту сторону, за Волгу.

- Не пойду. С ними? - указала женщина рукой на детей.- Одна бы пошла, с ними не пойду. Сама жива буду, а их поморю, помрут там, за Волгой. Помрут,- убежденно повторила женщина.

- А здесь?

- Не знаю. Снесла сюда все, что было. Может, на месяц, может, на два хватит, а там, может, вы немца отобьете. А если идти - помрут.

- Ну а вдруг бомба или снаряд, об этом вы подумали? - сказал Сабуров, уже не пытаясь ее убедить, но все еще будучи не в состоянии примириться с мыслью, что здесь, рядом с ним и его солдатами, продолжает жить женщина с тремя детьми.

- Что ж,- спокойно отвечала женщина,- попадет, так уж всех сразу - и меня и их, один конец.

Сабуров не знал, что ей сказать. Наступило долгое молчание.

- А если что сготовить, так я сготовлю, кушайте. У меня картошки много... Пусть он скажет, если надо,- кивнула она на Петю.- Я и щи сварю, только без мяса... А то козу зарежу,- после паузы добавила она.- Зарежу, тогда можно и с мясом.

Она почувствовала по глазам Сабурова, что он понял ее и не будет настаивать, чтобы она ушла, и если она сейчас говорила о том, что сготовит и сварит, то не ради того, чтобы ее оставили здесь и не трогали, а просто по исконной жалости русской женщины. Надо им сготовить, этим солдатам (в чинах она не разбиралась), покуда они здесь, хотя бы щей, а уж коли щи варить, то и козу не жалко зарезать - на что она теперь, коза? Все равно не доится.

Сабуров вышел на воздух и, посмотрев на развалины, еще раз подумал так же, как тогда, в Эльтоне: "Куда загнали, а?" Впереди были немцы. Он оглянулся на свой изрешеченный, избитый осколками дом.

"А вот это мы..."

И он спокойно подумал, что никуда не уйдет из этого дома.

Ночь прошла в беспрерывной перестрелке.

С рассветом немцы пошли в третью атаку. Им не удалось продвинуться прямо против домов, которые занимал Сабуров, но справа и слева от него они прорвались по окраинам площади. В девять часов утра он услышал по телефону, как всегда, глуховатый, ворчливый голос Бабченко:

- Ну как там, держишься?

- Держусь.

- Держись, держись. Я скоро к тебе сам приду. Эти слова были последними, услышанными им по телефону. Через минуту связь оборвалась, и хотя он не любил ни самого Бабченко, ни его ворчливого голоса, но все следующие трое суток, когда не было никакой связи ни с кем, он все вспоминал эти слова, и они помогали ему верить, что он не один, что еще будет и телефон, и Бабченко, и дивизия, и все вообще.

Связь была оборвана. Бабченко, конечно, к нему не дошел: немцы заняли сзади всю площадь и дома кругом нее, и Сабуров вместе со всем батальоном попал в обстановку, которая в бесконечно разнообразных ее видах на войне называется общим словом "окружение". Ему предстояло сидеть здесь, не пускать сюда немцев и ждать - либо того, что к нему прорвутся и помогут, либо того, что у них выйдут последние мины и последние патроны и им останется умереть. И хотя иногда он сам склонен был думать, что случится второе и что мины и патроны у них кончатся раньше, чем придут на помощь свои, но всем, кто был вокруг него - и командирам и бойцам,- он старался внушить обратное. И так как они знали только то, сколько у них у самих патронов в подсумке и мин в ящике, им казалось, что у него, у капитана, есть еще запас. А он знал, что этого запаса нет и не будет. И от этого ему было труднее, чем всем остальным.

Он учил стрелять наверняка, только наверняка. Он отобрал патроны у большинства бойцов, скопив их только у отличных стрелков. У остальных он оставил лишь гранаты на случай боя с прорвавшимися немцами уже в самом доме. До этого за трое суток доходило только дважды - немцев удалось отразить оба раза. У стены, на дворе, прямо перед выбитыми окнами дома, лежали в разных позах мертвые немцы. Их никто не убирал - не было ни времени, ни сил, ни желания...

На третий день в подвале, где расположился Сабуров, разорвался пробивший стену снаряд. По странной случайности никого не убило: Петя вышел, а Сабуров, который на минуту прилег на койку, от удара только свалился с нее и, поднявшись, заметил, что вся стена над его головой была словно в кровавых пятнах - это отбитая в сотне мест штукатурка обнажила кирпичи.

Пришлось перебраться в чудом сохранившуюся квартиру первого этажа, куда еще два дня назад просил его перебраться Петя. То, что квартира сохранилась среди общего разгрома, внушало суеверную мысль, что, быть может, в нее так и не попадет ни один снаряд.