Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) Страница 12

Главная беда, что у меня никакого опыта нет: я не только работать, но и манкировать не умею.

Очень порадовало меня, что Вы взялись за такую интересную работу — пишете сценарий «Анна на шее»[66]. Хорошо ли Вам работается? Какой режиссер будет ставить «Анну»?

Комарово. 28.VII.53 г.

Дорогая Лидия Корнеевна, конечно, я мог бы и не пользуясь оказией написать Вам[67], но — грешен, и на этот раз не сумел ответить вовремя. Иван Игнатьевич расскажет Вам, в каких трудах и заботах я живу — несмотря на лето и несмотря на каникулы.

Работаю в две смены, а надо бы — в три, поскольку северное лето коротко, а Союз писателей, по-видимому, все-таки не распустят, хотя и ходят такие легенды среди множества прочих легенд и мифов, которыми богата наша эпоха.

Читаю я мало, но поэму Твардовского не только прочел, но и многое из нее помню наизусть[68]. А память у меня на стихи слабая, на современные — особенно.

Некоторое время эта поэма была для меня мерилом вкуса и других человеческих качеств. Люди, которые не разделяли моего восторга, будь они даже друзьями моими — если и не переставали быть таковыми, то во всяком случае очень многое теряли в глазах моих. С одним высокоавторитетным товарищем, который осмелился назвать всю вторую часть «За далью — даль» — «зубоскальским фельетоном», я чуть не подрался (правда, оба мы были сильно под мухой). На другого приятеля, признанного знатоком русской поэзии, я стал поглядывать пристально и с подозрением — после того как обнаружил на полях «Нового мира» сделанную его рукой пометку: «дальше — мелковато» — как раз в том месте, где начинаются самые прекрасные и «не бывавшие», по Вашему выражению, строфы.

Ленинград. 28.XII.53.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Не могу не поблагодарить Вас за Вашу во всех отношениях прекрасную статью в Литгазете[69]. Как хорошо, что Вы ее написали, и как хорошо, с каким блеском Вы ее написали, и как замечательно, что ее напечатали да еще на 1-й полосе!..

Пользуюсь приятной оказией, чтобы сказать Вам это и вообще напомнить о своем существовании. На мое последнее, летнее письмо Вы ответили коротким сообщением об утере очков и с тех пор замолчали. Мне оставалось думать, что Вы или за что-то сердитесь на меня (никаких оснований для этого я, насколько мне помнится, не давал), или до сих пор живете без очков, не пишете и не читаете. Статья в «Лит. газете» последнее предположение категорически опровергла.

Так в чем же дело?

Буду благодарен, если найдете время объясниться.

4/I 54.

Дорогой Алексей Иванович.

Ну вот Вам письмо и пером.

Для того чтобы писать Вам, я разорилась, приобретя новую ручку.

Шутки в сторону, я пишу по очень неприятному делу.

Вы знаете, какой труд вложен Александрой Иосифовной в «Калевалу» и как она ждет отзыва об этой книге[70].

К. И. и С. Я. говорили с «Новым Миром», я с «Лит. Газетой» — и там и тут обещают рецензии — но — ускорить этот процесс не в наших силах.

А между тем сегодня ночью мне позвонил из Ленинграда наш общий с Александрой Иосифовной друг — Герш Исаакович Егудин и сообщил, что в Петрозаводске готовится в прессе неблагоприятная статья о «Калевале».

Меня это глубоко опечалило: я нахожу работу Ал. Иос. прекрасной; дремучий эпос, сквозь который было не пробраться, стал прозрачным, читаемым, легким, сохранив в то же время свою поэтичность. Книгу эту можно ругать только с самых мракобесных позиций — с позиций тупого педантизма, желающего, чтобы руда оставалась рудой, не превращаясь в сталь и железо.

Я плохо себе представляю, чем Вы можете горю помочь, но все-таки хочу, чтоб Вы об этом знали. Ведь у Вас, кажется, в Петрозаводске есть друзья.

6.I.54. Ленинград.

Дорогая Лидия Корнеевна!

В Петрозаводске у меня, к сожалению, не друзья, а один-единственный друг — С. И. Лобанов. Человек этот, будь его воля, мог бы что-нибудь сделать и сделал бы, но, во-первых, он тяжело болен, давно нигде не работает, отрешен от всех дел, а во-вторых, если по «Калевале» действительно готовится удар, то это удар (очередной, далеко не первый) и по нему, т. к. идея пересказа «Калевалы» для детей — его, договор с Ал. Иос. заключал он и т. д.

Вчера ночью, когда я получил Ваше письмо, я пытался звонить Гершу Исааковичу, но не дозвонился. Говорил с ним только что. И разговор этот меня, надо сказать, утешил. Дело обстоит не так страшно, как мне показалось из Вашего письма. Не в прессе готовится, как Вы пишете, неблагоприятная статья, а всего лишь какая-то женщина, аспирантка университета говорила, что ей не нравится пересказ «Калевалы» и что она собирается об этом написать в газету или в журнал.

Согласитесь, что это не одно и то же. Будем надеяться, что у газеты или журнала есть свое мнение, независимое от мнения аспирантки, а кроме того, если такая статья и появится — вряд ли она появится скоро. Если же к тому времени в любом московском журнале или в газете промелькнет хотя бы самая крохотная положительная рецензия — можно ручаться, что Петрозаводск вообще против не выступит. Понимаю, что все это «лучшие случаи». Но что же можно сделать в случае худшем?!

Единственное, что я придумал (когда уже поговорил с Гершем Исааковичем и повесил трубку), — это написать С. И. Лобанову и сообщить ему, что «Лит. газета» и «Новый мир» собираются положительно оценить «Калевалу», — в надежде, что слух этот дойдет и до аспирантки и до работников местной прессы.

Но — поверят ли? То же самое я говорил много раз и о своей книге, когда С. И. спрашивал меня, что слышно с откликами. С чистой душой я отвечал, что, насколько мне известно, «Новый мир» и «Лит. газета» заказали статьи, но ведь статей этих и до сих пор не видно. — Не могу я быть и очень откровенным в этом вопросе с С. И. Как я уже говорил, вопрос этот волнует его не меньше, чем Александру Иосифовну. Ему доставалось уже за «Калевалу». И вообще с «Калевалой» — на разных стадиях ее многострадальной жизни — было много всякого, о чем Александра Иосифовна и не знает.

Итак, буду писать Лобанову.

О статье Вашей в «Литгазете» до сих пор говорят — и не только рядовые читатели, но и братья-писатели. Неужели в Москве она действительно вызвала ярую ненависть в Союзе? Не верю. У тех, у кого нос в пуху, — да, не сомневаюсь. Но ведь нос в пуху далеко не у всех, и не на Осеевой[71] свет клином сошелся.