Сергей Довлатов - Малоизвестный Довлатов. Сборник Страница 12

Лучшие вещи мы печатаем. Неудачные произведения — отвергаем. Обсуждать и рецензировать — не считаем целесообразным.

Возвращать отвергнутые рукописи — не принято. (Снять копию здесь — не проблема.)

Все это — обычные редакционные правила. Принятые как в Союзе, так и на Западе…

А вот с личными письмами — катастрофа. Они загромождают мой письменный стол. И за каждым безответным письмом — обида, горечь, требовательное недовольство. Что мне делать — не знаю…

Друзья мои! Вообразите лист бумаги размером с озеро Мичиган. И авторучку с корабельную мачту. Этой громадной воображаемой авторучкой на этом громадном воображаемом листе бумаги я пишу:

— БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, МОИ ДОРОГИЕ, В НАСТУПАЮЩЕМ НОВОМ ГОДУ! СПАСИБО ЗА ВСЕ. И ПРОСТИТЕ МЕНЯ…

Жизнь академика Сахарова — в опасности. Это значит, в опасности — сама идея цивилизации. Значит, советские власти готовы перешагнуть рубеж нравственного одичания.

Репутация Сахарова — уникальна. Он внушает любовь даже своим идейным противникам. Более того, своим заклятым врагам.

В эмиграции много замечательных людей. Огромным уважением пользуются Солженицын и Григоренко, Максимов и Буковский, Чалидзе и Турчин, Зиновьев и Копелев. Между ними глубокие, сложные, иногда довольно неприязненные отношения.

Но Сахарова любят все. Мрачноватые русские патриоты и запальчивые сионисты. Убежденные демократы и приверженцы сильной власти. Глашатаи плюрализма и сторонники авторитарных форм…

Говорят, академика Сахарова уважает даже Павел Леонидов.

Уважение к Сахарову — может быть, единственное, что объединяет всех русских эмигрантов…

В Ленинграде есть такой журнал — «Аврора». В шестьдесят седьмом году его редактировала Нина Косырева. Косырева была обыкновенной партийной чиновницей. И делала все, что положено делать номенклатурному советскому редактору. Отклоняла талантливые рукописи, печатала всякую халтуру, горячо и лицемерно выступала на юбилейных и партийных собраниях.

Неожиданно в «Авроре» появился материал, где упоминали крамольного Сахарова. Упоминали как ученого, в положительном смысле.

Это был страшный, недопустимый идейный промах.

Косыреву потащили в обком. Начали прорабатывать. Нина Сергеевна упрямо твердила:

— Не знаю, не знаю, я смотрела в энциклопедии…

Что-то с ней произошло. Видимо, на Сахарове кончилось ее терпение.

Косыреву сняли…

Мне кажется, главное в академике Сахарове — доброта. Его отношение к миру поражает снисходительностью и беззлобием. Надо же было так изощриться властям, чтобы принудить Сахарова объявить голодовку. Толкнуть его на эту крайнюю меру, на этот последний шаг.

Мне кажется, его должны спасти. Иначе просто быть не может. Иначе жить на этой планете будет совершенно отвратительно.

Если убьют Сахарова, то не пощадят и вас!

Когда номер был готов, пришло известие, что требование академика Сахарова — удовлетворено.

Мы живем среди цифр. Память хранит их в необозримом количестве. В цифрах можно изобразить любую, самую причудливую биографию. От фиолетовых каракулей на бирке родильного дома. До скупой информации на могильной плите.

Можно написать роман в цифрах. И эта штука будет посильней, чем «Фауст» Гете.

Все даты жизни одного моего партийного родственника — 1917–1938. По-моему, это законченный трагический роман…

Мы любуемся первым снегом… Обретаем второе дыхание… Называемся третьей волной… Подлежим четвертому измерению… Тяготимся пятой графой… Испытываем шестое чувство… Оказываемся на седьмом небе…

Мы помним номера телефонов и даты рождений. Размеры наших брюк и шапок, Бесчисленные адреса и цены на товары широкого потребления.

Мы переводим доллары в рубли. Меняем Цельсия на Фаренгейта.

Мы любим подсчитывать чужие доходы. Мы хорошо считаем, когда надо…

Перед вами сотый номер газеты. Сто недель пролетело. А ведь еще вчера мы совещались у «Натана». (Угол 53-й и Бродвея.)

За эти сто недель мы двадцать раз горели. Пятнадцать раз закрывали лавочку. Четырежды умирали и возрождались. Мы, как Польша, выдержали три раздела.

Когда-то мы были великолепной семеркой. Затем приходили все новые и новые люди. (Не превратиться бы в черную сотню!)

И все-таки каждая неделя завершается праздником. Выходит «Новый американец». А ведь это — двести машинописных страниц. Объем «Капитанской дочки». Пятьдесят две «Капитанских дочки» в год!..

Я не хочу сказать, что мы всегда работали замечательно. Всякое бывало. Но мы работали честно. И если делали глупости, то не со зла. А потому, что не хватало опыта. Потому что не боги горшки обжигают. Боги только советы дают и критику наводят.

И еще потому, что лишь серость застрахована от неудач…

Рано утром позвонил Вайль:

— Ты помнишь, что мы выпускаем сотый номер?

Конечно, помню. Я только обиды забываю. Я думаю, это профессиональное качество.

Да ради такого звонка я готов помириться с шестьюдесятью Наврозовыми. Я забыл больше, чем вы когда-нибудь сможете узнать…

Сотый номер почти готов. Читайте, критикуйте, — это ваша газета.

Вроде бы мы затеяли нужное дело. Увидите. Поговорим через сто лет.

В нашем доме протекает крыша. С потолка каплет. На стенах мерзкие разводы.

Помимо этого — не топят. Вернее, топят, но редко. Короче, температура низкая. Градусов шестнадцать по Цельсию.

И еще — всякие мелочи. Выключатель не действует. Рамы прогнили и так далее.

Все хорошо. Район хороший. Квартира большая. Но довольно паршивая.

Наш супер Габриэль живет и работает по-коммунистически. Вид у него бодрый. Глаза поблескивают. Работать не хочет. Топить как следует не хочет. Крышу чинить не хочет. Но здоровается — вежливо. Это у него, видимо, пережиток капитализма.

Прямо не знаем, что делать.

В Ленинграде я годами боролся с домоуправлением. Чего-то добивался, просил, скандалил, угрожал.

Как-то раз пришел сантехник. Пришел и все испортил. Отвинтил краны. Перекрыл газ. Вывел из строя уборную. Затем попросил шесть рублей и ушел. Ушел и, естественно, запил. А мы остались без воды и без удобств.

Я терпел четыре дня. Затем разыскал пьяного водопроводчика. Втащил его на пятый этаж. Достал охотничье ружье. Сел на табуретку и говорю:

— Шаг в сторону — побег! Стреляю без предупреждения!

Два часа трудился водопроводчик. Кран починил. Газ починил. Потом говорит:

— Пусти в уборную, начальник!