Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть Страница 12

Бригадир спросил, почему я не являюсь в школу. Я лежала и молча смотрела на них. Мама же рассердилась:

— Разве вы не видите, — сказала она сердито, — она больна. Если выздоровеет, придет и сама. Не нужно мне всяких притягиваний!

Дети молча стояли у порога и смотрели на белое тесто — признак роскоши в то время. Мама заметила их взгляды и замолчала. Дети начали собираться уходить.

— Не приходите больше. Она сама придет, — бросила мама вслед с таким негодованием, которое я часто слышала раньше от других родителей.

Но, в сущности, не этот случай дал мне понять многое о голоде. Это случилось вскоре после прихода бригады в наш дом. Я все еще не шла в школу. Казалось, что малярия решила доконать меня. Приступы повторялись и днем, и вечером. Я совсем потеряла силы и перестала есть. Однажды ночью, после страшно высокой температуры, я потеряла сознание. Очнувшись, я заметила, что лежу на матраце в спальне родителей. Отец быстро одевался, мать стояла возле него, подавая ему одежду. Он говорил:

— Если мы ничего не предпримем, ребенок умрет. Надо немедленно в город. Я еще успею. Два часа до отхода парохода.

Отец оделся, завернул меня в одеяло и, взяв мое легкое тельце на руки, вышел из дому. Была еще темная ночь.

Я помню, как он долго нес меня через лес, по песку. От его близости мне стало тепло. От быстрого хода он вспотел и от этого мне стало еще теплее. Мы были единственные на дороге. По обе стороны стояли высокие деревья и, казалось, весь лес тихо насторожился и таинственно охранял нас от злых духов. Теперь мне совсем не было страшно в лесу, среди этих молчаливых деревьев. Изредка какая-то ночная птица вдруг вскрикивала, нарушая таинственную тишину.

Начало рассветать, когда мы пришли к пароходу. Он уже стоял у пристани, и мы сразу же сели на пароход. Отец вошел в маленькую каюту и положил меня на кроватку. Я тут же уснула.

Часам к десяти утра мы прибыли в Никополь. Отец снова взял меня на руки, но я опять уснула и очнулась только в приемной врача, куда меня и привез отец. Доктор в белом халате внимательно осматривал мое тело, давил на живот, стучал молоточком по суставам и через некоторое время произнес свой приговор:

— Переменить климат. Да, обязательно надо переменить климат. Это единственное, что поможет.

Он дал какую-то записочку отцу и еще что-то долго ему говорил. Потом я выпила горький порошок в стакане воды, и мы ушли.

На улице сияло солнце. Был прекрасный теплый день. Гул повозок и людей наполнял воздух. Отец сказал:

— А теперь пойдем завтракать.

Мы зашли в один ресторан, где за маленькими столиками сидели люди, ели и пили чай. Другие сидели у стойки и тоже ели и пили. Под стеклом в буфете были разложены белые булочки и разная колбаса. Мы тоже сели у маленького столика, и отец заказал пищу. Через несколько минут нам подали чай, тонко нарезанный хлеб, и на отдельной тарелке — тонкие и толстые кусочки колбасы. Мы начали с аппетитом есть и пить чай. Вдруг после нескольких минут отец сказал:

— Не ешь эту колбасу, — он показал на широкие, толстые кусочки.

— Почему?

— Она нехорошая.

Я неохотно положила широкий кусочек колбасы обратно на тарелку. После того как мы окончили завтрак (был уже почти полдень), отец подошел к буфету платить и взял тарелочку с нарезанной широкой колбасой. Он подал ее буфетчику:

— Уберите эту колбасу вообще.

Я заметила, что он особенно подчеркнул слово «вообще» и, как ни странно, буфетчик только посмотрел на него и, ничего не ответив, унес колбасу.

Когда я дома рассказывала о нашем завтраке и о широких ломтиках колбасы, которую папа возвратил буфетчику, кто-то из взрослых заметил:

— А говорят, что в городе едят человеческое мясо. Люди умирают с голоду больше в деревнях. В городе же можно еще пробиться. В деревнях все отбирают у крестьян. Кроме того — неурожай.

— Да, — сказала бабушка, — слыхали, что случилось с Шишковыми? Это наши бывшие соседи в Бажановке. Муж и жена и шесть человек детей. Мать и отец ушли в город на добычу пищи. Детей одних оставили дома. Двое старших — мальчик и девочка — смотрели за ними. Родители не вернулись из города.

Вероятно, где-то умерли в пути. А дети съели самого младшего, шестилетнего.

Теперь взрослые говорят об этом открыто, не прячась от нас, детей. Это тоже поразило меня. И я поняла, что «все может случиться» в голод.

После приезда от врача отец начал советоваться с мамой и бабушкой насчет меня. Говорили о перемене климата, как советовал доктор, но это казалось невозможным, так как отец не мог уйти с работы. Но скоро невозможное стало совсем возможным. Голод добирался ко всем и пробирался всюду. Отцу скоро объявили, что фабрика закрывается из-за недостатка рабочих (голод). Конечно, всех служащих сократили, и мой отец остался без работы. Я все еще глотала горькие пилюльки хинина и временно даже оглохла. Но вот появилась надежда, что мы уедем, переменим климат и — малярия исчезнет.

После увольнения отца нам пришлось освободить казенный дом. И, хотя мы еще никуда не собирались уезжать, надо было искать другую квартиру. Нам очень не хотелось расставаться с нашим уютным особняком, с зеленой рощей вокруг него, с тишиной и красотой окрестности. Нас перевели в квартиру с тремя комнатами, более простое жилище. Все же и это считалось еще привилегией. Наш же дом заняли какие-то более важные государственные служащие. Хотя отец уже был уволен, он все еще ходил в контору «сдавать дела». Только после двух-трех недель он уехал в город искать новую работу. Мы остались одни, и дома стало печально. К нам перестали ходить друзья родителей, кроме маминой подруги. Бабушка Мария была особенно удручена, — она все беспокоилась о будущем. Ей снились странные сны, которые она нам рассказывала, и в которые она верила. Но мы часто ее утешали:

— Не верь, бабушка, снам. Ведь это только сны.

В школе меня учили не верить снам и всяким суевериям, и я смотрела с некоторым пренебрежением на бабушкину «отсталость». Только теперь, когда я пишу эти строки, я сожалею о своей глупости и о том, как я могла так слепо верить тому, чему нас учили тогда в школе. А бабушка Мария не много посещала школу, но ее жизненный опыт был во многих отношениях лучшей школой.

В это время в нашей школе организовывали бригады по разоблачению «опиума для народа». Небольшими группами мы должны были ходить в деревне от дома к дому и говорить людям, чтобы они снимали и жгли свои иконы, потому что это тьма и безграмотность. Некоторые люди слушали нас с любопытством и только качали головами, даже обещали поснимать иконы. Другие делали резкие, неодобрительные замечания: