Валерий Демин - Андрей Белый Страница 12

Источник любых символов – ноосфера; это она шифрует свои объективные закономерности и транслирует закодированную информацию через различные каналы, открывающиеся творцам и символистам-дешифровщикам. И вселенский код сей проявляется в самых различных формах. Это могут быть обычные художественно-поэтические, математические, химические и некоторые другие символы, гармония чисел как таковая. Однако ноосферное происхождение имеют не только вербальные тексты (научные и художественные, устные и письменные), но также и изобразительные и музыкальные образы. Один из представителей русского символизма Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – осознавая существование ноосферы (да и биосферы[8]) – писал: «…Когда в мире создавались Солнце, Луна, Звезды и Земля, те могучие духи, которые создавали их, пели песню, любя свое творение, и звуки той песни, не забытые, остались в душах людей и в памяти птиц. <…> Вся жизнь мира окружена музыкой. Когда Земля при своем создании была уже готова к жизни в первое свое утро, жизни все-таки еще не было. Тогда вдруг ветер промчался над морем и над лесом, и в волнах возник плеск, а в лесных вершинах гул. Через это в мире возникла музыка, и мир стал живой».

Андрей Белый, по существу, открыл и обосновал еще одну разновидность ноосферной символики – глубинную ритмику природы и жизни. Всеми фибрами души он ощущал этот сущностно-временной ритм Вселенной – иногда торжественно-победный, иногда тревожно-метущийся, иногда мистически-неразгаданный. И конечно же пытался выразить свои интимные ощущения, переживания в слове – поэтических и прозаических текстах, многочисленных устных выступлениях, подчас казавшихся читателям и слушателям излишне нервозными, сумбурными, алогичными. Свои доклады – даже в университетской и академической аудитории – он сопровождал ритмическими движениями, напоминавшими какой-то мистериальный танец. Мелодии космических сфер и скрытые ритмы иерархий прорывались к нему в виде отрывистых фраз и рубленых строк. Многим они казались непонятными и диковинными. Для Белого же это была первозданная стихия, означавшая саму жизнь! Она подстегивала поэта, нашептывала продолжение одной завершенной мысли, превращения ее во все новые и новые. То есть символ (в широком смысле этого понятия) более важен, чем обыденная действительность. Последняя – буднична, монотонна, скучна и однообразна; а символ – огненный знак, факел, способный зажечь сердца, осветить унылые сумерки повседневности и помочь прорваться к глубинам запредельности.[9] Вне всякого сомнения, А. Белый разделял общеизвестный философский тезис Шопенгауэра и Ницше о том, что за видимым миром скрывается вторая подлинная (!) действительность, а первая попросту представляет собой своего рода иллюзию восприятия (или, как тогда говорили, используя индийскую терминологию – «покрывало Майи»). Поэтому ориентироваться следует вовсе не на апробированные научные методы и логические законы, а на интуицию, мистический опыт, догадки-озарения и воображение (естественно, у каждого они свои, разные).

Из всего вышесказанного вытекает следующий вывод: так как расшифровка и правильное понимание символов доступны не всем, а исключительно избранным, последние совершенно естественным образом превращаются в незаменимых посредников между бесконечным Мирозданием и человечеством, влачащим жалкое существование на бренной земле. Таким образом, символ становится своего рода скрытой и абсолютной истиной, которая через посвященных – писателей, поэтов, художников, композиторов, провидцев, пророков и прочие харизматические личности – открывается остальным людям. Другими словами, символ – истина, действительность – всего лишь житейская мишура. В результате подобного субъективного подхода у каждого из посвященных оказывается своя истина; в целом же истин, якобы отображающих одну и ту же (пусть даже запредельную) реальность, получается превеликое множество. Однако если плюрализм мнений – это нормальная ситуация, то плюрализм истин – нонсенс, поскольку истина может быть только одна!

Андрей Белый считал язык главным носителем смысловой символики. «Язык, – писал он, – наиболее могущественное орудие творчества. Когда я называю словом предмет, я утверждаю его существование. Всякое познание вытекает уже из названия. Познание невозможно без слова. Процесс познавания есть установление отношений между словами, которые впоследствии переносятся на предметы, соответствующие словам. Грамматические формы, обусловливающие возможность самого предложения, возможны лишь тогда, когда есть слова; и только потом уже совершенствуется логическая членораздельность речи. Когда я утверждаю, что творчество прежде познания, я утверждаю творческий примат не только в его гносеологическом первенстве, но и в его генетической последовательности.

Образная речь состоит из слов, выражающих логически невыразимое впечатление мое от окружающих предметов. Живая речь есть всегда музыка невыразимого; „мысль изреченная есть ложь“, – говорит Тютчев. И он прав, если под мыслью разумеет он мысль, высказываемую в ряде терминологических понятий. Но живое, изреченное слово не есть ложь. Оно – выражение сокровенной сущности моей природы; и поскольку моя природа есть природа вообще, слово есть выражение сокровеннейших тайн природы. Всякое слово есть звук; пространственные и причинные отношения, протекающие вне меня, посредством слова становятся мне понятными. Если бы не существовало слов, не существовало бы и мира» (выделено мной. – В. Д.).

Онтологизация, более того, космизация слова и смысла, превращение языка в бытийную категорию – одно из типичнейших утверждений философов XX века, впрочем, заимствованных ими у предшествующих мыслителей. Далее всех здесь пошел философ и богослов Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944). По Булгакову, словотворчество есть чисто космический (ноосферный) процесс, ибо слова по природе и сущности своей содержат в себе энергию Мира: реальное светило – Солнце составляет истинную душу слова «солнце», в прямом смысле присутствуя в нем своей идеальной энергией: «Когда человек говорит, то слово принадлежит ему как Микрокосму и как человеку, интегральной части этого мира. Через Микрокосм говорит Космос. <…> Слово так, как оно существует, есть удивительное соединение космического слова самих вещей и человеческого о них слова, притом так, что то и другое соединены в нераздельное сращение». Космический характер носит и сам акт наименования. Булгаков поясняет это на примере естественно-математических наук. Химические названия и алгебраические обозначения не явились неизвестно откуда, а порождены актом наименования: в них алгебраизируется и химизируется Космос, потому-то возникает алгебра и химия, а не наоборот.