Дмитрий Веденяпин - Между шкафом и небом Страница 12

«И лес, и шкаф, и фотоаппарат…»

И лес, и шкаф, и фотоаппарат,И чайки, и очки, и плоскодонка,И солнце уплывало вверх, как взглядИграющего на полу ребенка —

Когда в передней щелкает замок,И на пороге возникает папа,Его большая фетровая шляпа,Едва не задевает потолок —

И вешалка, и ветер, и брелок,И водоросли, и пальто, и море,И облако ложилось поперек,И волны набегали на песокИ пенились, откатываясь вбок,Как съежившийся сумрак в коридоре.

«Надо постучаться — и отворят…»

Надо постучаться — и отворят.Снег, шурша, мелькает над полотном.В вертикальном небе зарыт клад.Демон знает о нем.

Человек стоит на краю перронаНавытяжку перед судьбой.Чтобы отнять золото у дракона,Нужно вступить с ним в бой.

Снег лежит — как покров бессилья…Главное — не побежать назад!У дракона фиолетовые крылья,Неподвижный мертвый взгляд.

Главное — крикнуть дракону: «Нет!»Крикнуть: «Убирайся!» ночному бреду…Просыпаясь, мальчик видел свет,Чтобы взрослый смутно верил в победу.

В Александровке

Эта ночь разбудила лето.В золотом заповедном снеГолубые полоски светаНа дощатой темной стене.

В доме настежь окно открытоВ нарисованный серый сад.В переполненное корытоКапли прыгают и звенят.

Над землей повисает низкоБестолковый вороний гам.Отступившее небо близко,И терраса — как будто храм.

Одуванчик

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,В облаке, расплывшемся от слез,В зеркале, которое разбили,А оно очнулось и срослось.

В комнате, как в солнечном осколкеОзера, сверкающего сквозьЛистья и ослепшие иголки,Пляшут пряди солнечных волос;

Рыбаки спускаются по склонуПо траве, блестящей от росы;Папа говорит по телефону,Обреченно глядя на часы.

Даже в зимней обморочной давке,В стеклах между варежек и шубТонкие секунды, как булавки,Падают, не разжимая губ;

Но не зря в серебряном конвертеНас бесстрашно держат на весу —Как от ветра, спрятавшись от смерти,Одуванчик светится в лесу.

«В толпе веселых палочек, в плену…»

В толпе веселых палочек, в пленуЗеркальных сквозняков балетной школы,В прозрачности от потолка до пола,Придвинувшейся к самому окну.

На улице, в кольце цветного слуха,В лесу, где память бьется на весу,Вибрируя, как золотая муха,Похожая на добрую осу

Над яблоком в купе, когда часыСтоят, прижавшись стрелками к рассвету, —Две полосы серебряного цветаНад черным краем лесополосы.

Разбившись насмерть в пелене тумана,Мы гладим хвою в глубине пробела,Где голоса летают над поляной,Проделав дырку в зеркале Гизела;

Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым,По кромке дня пробравшись без страховки,Мы наяву стоим у остановкиНа воздухе, оставшемся пустым.

«Есть мир и Бог; мир, человек и Бог…»

Евгению Львовичу Шифферсу

Сделай себе пару очков, которые называются «очками смерти», и через эти «очки смерти» смотри на все.

Есть мир и Бог; мир, человек и Бог;Открытость миру и открытость Богу;Есть камень у развилки трех дорогИ путник, выбирающий дорогу.

…Погибли все — и тот, кто захотелРазбогатеть и поскакал направо,И кто свернул туда, где власть и слава…Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел.

Есть лес и снег, пустыня и вода,Круг Зодиака, воздух, время года,Земля и небо, слава и свобода,Отчаянье и память, «нет» и «да».

Есть ад и рай с его рукой-лучом,Пророки, маги, звезды, птицы, листья,Художник, гравирующий мечом,Боец-монах, сражающийся кистью:

Зеленый север, желтый юг, востокБелее снега, красный запад, синийСлепящий Центр; молитва, пепел, инейИ человек, который одинок.

Я полюбил тебя, бессонный человечек.Огромный коридор наполнен тишиной.В окне стоит зима, и черно-белый вечерПохож на зеркало основой ледяной.

В колодце темноты скользят смешные люди.Прижавшись лбом к стеклу, не разжимая век,Тот мальчик видит все, что было, есть и будет.Над эллипсом катка порхает редкий снег.

Есть только то, что есть; он встанет на колени,И двор под окнами, каток, асфальт, подъездОкажутся на дне почти прозрачной тениПространства-времени, похожего на крест.

Есть только то, чего как будто нет.Внутри другой зимы я выбегу из школы,И он подарит мне очки Савонаролы,Чтоб я смотрел сквозь них на разноцветный свет.

«В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней…»

В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней,В компании гусениц и сизокрылых громадинЖуков, в лабиринте сосновых корней,На шишках, присыпанных хвоей, нагревшейся за день,

Под стрекот кузнечиков, возле дороги, почтиУ остановки, но с той стороны, у забора,Ведущего к пляжу, мы ждали автобус, которыйПриходит из города в пятницу после шести.

И он приходил, и, нагнувшись, я видел в просветеНад черным асфальтом и пыльной дорожкой за нимБотинки, сандалии, кеды приехавших этимВечерним автобусом солнечно полупустым.

Потом громыхало, стрижи рисовали грозу,Но нас не давали в обиду бессмертные боги.Мы были живыми на этой зеркальной дороге,Бегущей вдоль сосен над речкой, блестящей внизу.

Голос