Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти Страница 12

Книжку Ива Монтана «Солнцем полна голова», о том как он, мальчик из бедной рабочей семьи, пришел к славе, читали с большим интересом, но уже без особого придыхания. И на Неделе французского фильма, осенью 1955-го, не меньшим успехом, чем «Плата за страх», пользовались «Большие маневры» с Жераром Филиппом и «Жюльетта» с Жаном Марэ.

Поэт Островский и композитор Мокроусов сочинили «Песню о далеком друге»:

Задумчивый голос МонтанаЗвучит на короткой волне,И ветви каштанов, Парижских каштанов,В окно заглянули ко мне…

Песню эту пел Марк Бернес, и она нравилась, как нравилось всё, что он пел, и вдруг подумалось, что Монтан Монтаном, но и в своем отечестве есть пророки: Бернес, Утесов, Клавдия Шульженко.

Но что бы там ни было — спасибо Монтану. Он подарил нам праздник.

Не по мне

Зимой и в самом деле приезжали на дачу, предварительно созвонившись, — чаще всех Наташа Ромм, Севка, Инка, Генька и я — с лыжами, бутербродами и даже с вином. Располагались во времянке у Роммов. На лыжах ходили всего один раз, в двухчасовой поход к той разрушенной церкви у села Пучково, но так устали, что больше подобных прогулок не устраивали. Растапливали печку, пили вино, один раз даже сварили глинтвейн. Заводили патефон, танцевали в тесноте под единственную не треснутую пластинку танго «Брызги шампанского» и фокстрот «Кукарача» и никуда не трогались до вечера, даже гулять не ходили. И без того было хорошо. При свечах рассуждали на разные животрепещущие темы, например — что такое любовь и что такое страсть и чем они отличаются друг от друга. Никто из нас этого пока не знал, но каждый старался затмить другого эрудицией. Откуда что бралось. Апеллировали к Леонардо да Винчи, Моэму, Пушкину, перемежая свои интеллектуальные споры выходами на улицу по малой нужде. Там стояли сказочные ели в снегу, высились сугробы, голубоватые в ранних сумерках, и стоял почти готовый кирпичный дом Роммов, уже под крышей, но еще без отопления и электричества.

Но такие вылазки на дачу были редкостью: все, кроме меня, жили активной студенческой жизнью. Наташа — в медицинском, Генька — в Политехническом, все были заняты учебой и общественными делами, и только я болталась, тяготясь обилием пустого времени.

Хоть и посещала некоторые дневные лекции и вечерние занятия, сидела в университетской читалке, готовилась к зачетам, но не оставляло чувство, что это всё — не моё, что я в этот вечерний филфак вляпалась как в какую-то вязкую трясину. И хочется вылезти, но уж раз влезла — придется хлюпать дальше, хотя бы ради мамы, которая столько сил и унижений, не говоря уже о деньгах, вложила, чтобы впихнуть меня сюда, и так гордится, что дочь ее — студентка Университета! Она произносила это с приподнятой интонацией:

— Пойми, ты попала в Московский Университет! Ты должна этим гордиться! Тебе многие завидуют!

Знакомя меня с кем-нибудь в театре или в гостях, обязательно подчеркивала:

— Студентка Университета!

Но что-то не испытывала я никакой гордости. А то, что испытывала, можно выразить словами: не то! Не по мне!

Нет, некоторые лекции были очень интересными — древнерусская литература, фольклор, античная литература. Но сидя среди студентов-очников в просторной, высоким амфитеатром, Коммунистической аудитории и записывая эти лекции, я продолжала ощущать себя тут, среди «настоящих студентов», бедной родственницей. Могла бы вообще не ходить, никто бы не заметил.

А такие предметы как старославянский, латынь, диалектология — сразу же стали для меня вроде школьной математики — неприступными горами, на которые мне лезть ну совершенно не хотелось. Все эти «носовые», «сонорные», «редуцированные», «фрикативные» — зачем мне это? Никогда я не пойму, что такое «аккомодация»! И то, что по всем этим предметам предстояло сдавать зачеты и экзамены, писать курсовые — заранее наводило тоску и страх. Плюс еще — основы марксизма-ленинизма с их апрельскими тезисами, съездами РСДРП, бундовцами, оппортунистами, троцкистами… Мало того что адская скука, да еще и о преподавателе марксизма говорили, что он зверствует на экзаменах, что к нему по пять раз ходят пересдавать.

Нет, какая там гордость.

Вроде бы и новые подруги появились, такие же, как и я, аутсайдеры, не добравшие одного-двух баллов. Ходили стайкой в буфет, стреляли глазками в студентов, хихикали в читалке, а в душе моей шевелилось: не то! Не по мне! И жизнь не по мне, и новые друзья — не друзья, а так, встретились — разошлись. Может, я сама была отчасти виновата — принимала высокомерный вид, чтобы не показать свою потерянность в этих старинных стенах на Моховой.

На работу — ради справки — меня устроила тоже мама через свою знакомую, Зою Лазаревну Шварцман, с которой они в юности, в Киеве, занимались в театральной студии Соловцова и потом всю жизнь поддерживали отношения. Зоя Лазаревна работала заместителем директора библиотеки иностранной литературы на улице Разина. Директором была Маргарита Ивановна Рудомино. Меня взяли в справочный отдел на четверть ставки. Я могла ходить через день, могла приходить к обеду или уходить после обеда. Сотрудницы справочного отдела были симпатичные интеллигентные женщины, ко мне относились снисходительно, работой не загружали, да я ничего толком и не умела. Переписывала набело готовые справки, искала в каталогах нужные им карточки. Часто ошибалась, и им приходилось переделывать. Мне бы у них учиться профессии и вообще пользоваться счастливой возможностью работать в такой замечательной библиотеке — Маргарита Ивановна собрала под своей крышей по настоящему образованных, незаурядных людей, тут устраивались встречи с приезжавшими в СССР прогрессивными западными писателями, например, со Стефаном Геймом из ГДР, с Кауфманом из Австралии, с Джеком Линдсеем из Англии. А какие читатели приходили сюда поработать в читальном зале или получить справку в нашем отделе, назвать хотя бы Льва Копелева. Мне бы, открыв рот, слушать, впитывать, постигать, учиться, а я не постигала, не слушала, не впитывала и не училась. Потому что и эта работа была — не мой выбор. Кто я для всех этих интеллигентных, увлеченных своим делом людей? Никто. Принятая по блату жалкая неумеха, которую они, эти люди, терпят по доброте душевной.

Под парусом

Неожиданно в моей тусклой университетской жизни появилась отдушина: одна из новых приятельниц, Милка Гаврилова, увидела в вестибюле объявление о начале занятий в парусной секции и предложила записаться. Занятия проводились по воскресеньям в одной из аудиторий. Вел их инструктор-яхтсмен, крепыш и весельчак Шура Чумаков. На первом же занятии он пообещал, что мы будем ездить на станцию Хлебниково, где расположена спортивная база, а с весны, если сдадим экзамены, начнем смолить яхты, а потом ходить на них по водохранилищу. Но сначала нужно освоить теорию.