Анна Тимофеева-Егорова - Я — «Берёза». Как слышите меня?.. Страница 12

С инструментальной сумкой, колодками, чехлами мы сидим в «квадрате» и наблюдаем за самолетом. «Квадрат» — это такое место, где находятся все свободные от полета учлеты аэроклуба и техники. Каждый не сводит глаз со своего самолета. Вот наш сделал несколько кругов над аэродромом и приземляется.

Все срываемся встретить его, но техник строго останавливает:

— Пусть-ка одна Егорова встретит.

Ухватившись рукой за дужку крыла, бегу широкими легкими шагами, стараясь не отстать от машины. Инструктор, не включая мотора, приказывает садиться следующему, а мы окружаем Тугуши и засыпает его вопросами.

— Ну как, хорошо?

— Хорошо! — отвечает, улыбаясь во весь рот.

— Как хорошо? — спрашиваю я. — И ничуть не страшно?

— Нет, не страшно.

— А что ты видел?

Тугуши задумывается:

— Голову инструктора, счетчик оборотов с зеркалом, в зеркале лицо инструктора.

— И больше ничего?

— Ничегошеньки, — серьезно отвечает Тугуши под наш общий смех.

Подошла моя очередь.

— Разрешите садиться? — обращаюсь к инструктору.

Мироевский кивком головы разрешает, и я забираюсь в кабину, пристегиваюсь ремнями, соединяю шланг переговорного аппарата. Стараюсь делать все степенно, не спеша, чтобы не выдать волнения.

— Готова? — нетерпеливо спрашивает инструктор, наблюдая за мной в зеркало.

И, силясь перекричать гул мотора, я кричу:

— Готова!

Через переговорный аппарат получаю указания: в полете инструктор все будет делать сам, а я — только мягко держаться за управление и запоминать действия рулями.

— Старайтесь заметить направление взлета, ориентиры разворотов. Взлетаем! — слышу наконец команду.

В воздухе говорит один инструктор:

— Старт юго-западный. Справа Голицыно, Большие Вяземы, слева железнодорожная станция Малые Вяземы. Выполняем первый разворот.

Я вся — внимание. Стараюсь запомнить, что там, внизу, не упустить бы и работу с рулями самолета…

— Под нами станция Малые Вяземы. А вот здесь второй разворот, запоминайте, — настойчиво продолжает Мироевский.

Когда мы пролетаем над пашней, самолет сильно качнуло. Я, бросив управление, ухватилась обеими руками за борта, а инструктор словно и не заметил моего движения.

— Высота триста метров, летим по прямой. Управляйте самолетом !

Вот этого я не ожидала. Но принимаюсь работать педалями, ручкой управления, сектором газа.

Спокойно летевший в горизонтальном полете самолет начал крениться то в одну сторону, то в другую, то задирать нос выше горизонта, то опускать его как лошадь у плохого седока.

Помню, была у нас в деревне лошадка по кличке Лидочка. Купили ее по дешевке, не зная ее характера. А характер у Лидочки оказался трудный. Очень она не любила работать. То не хочет везти воз — ляжет прямо в оглоблях и не встает, пока не проголодается. То задумает седока сбросить и сделает это именно тогда, когда от нее и не ждешь.

Попросили как-то меня отогнать Лидочку в луга. Села я на нее верхом и поехала. Все шло сначала хорошо, но стоило мне ослабить повод, как она сразу же с рыси перешла в галоп — и понесла, понесла… Пытаюсь остановить ее, дергаю за повод, кричу: «Тпру, тпру!» — куда там! Она несет прямо на лес, а я подпрыгиваю на ее спине без седла, ухватившись руками за гриву, и ору что есть мочи: «Помогите!..»

Но все напрасно. Скоро лес, и надо прыгать. Прыгнула, но ногой зацепила за повод. Лидочка протащила меня по земле какую-то малость и остановилась…

Так было и в том полете. Машина в неумелых руках не желала подчиняться. И мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем инструктор взял управление. Самолет сразу успокоился, а меня охватило отчаяние: «Все, отлеталась! Неспособная, да к тому же трусиха…» Хотелось только одного чтобы никто не знал о моем позоре: не справилась с самолетом даже на прямой! Рушилась моя надежда стать летчиком.

А Мироевский как ни в чем ни бывало говорит о третьем развороте, просит следить за посадочным «Т» — параллельно ли знаку идем. Закончив третий, инструктор убирает газ, и со снижением мы подлетаем к последнему, четвертому, развороту. Я держусь за ручки управления, но так, чтобы не мешать инструктору.

Вот он переводит машину на планирование, затем выдерживает над землей и приземляет ее на три точки.

— Все, — слышу голос в наушниках. — Приехали! Теперь рулите на стоянку.

А я перевожу по-своему: «Все, отлеталась. Отчислит, как неспособную».

Сам зарулив машину на место, Мироевский выключил мотор и стал вылезать из кабины.

Я, отстегнув ремни, тоже неловко выбралась на крыло и спрыгнула на землю.

— Разрешить получить замечания? — спросила тихо, не поднимая головы.

— Что с тобой, Егорова? Не плакать ли собралась?

— Ничего у меня не вы-хо-ди-ит!

— А у кого сразу выходит? — засмеялся Мироевский. — И Москва не сразу стоилась…

Я — летчица!

Первое воскресенье июня день был, как день: яркий, теплый, летний.

С рассветом кое-где на горизонте еще высились причудливые дворцы белых облаков, но к началу полетов и они растаяли. Небо высветилось. Погода что надо — авиационная. Ветерок, правда, шалил немного. Но в меру.

Аэродром по привычке проснулся рано. И когда диск солнца поднялся над вершинами деревьев, высокий, худой наш инструктор Мироевский уже обходил молча строй учлетов. Он почему-то сегодня придирчиво осматривал нас, как солдат в строю, наше летное обмундирование. Как всегда, как много раз до этого. И так же приветливо своим красивым, неожиданно низким голосом произнес:

— Первой со мной полетит Егорова, если нет возражений.

Какие уж тут возражения. Шаг из строя, и вся моя фигура выражает полную готовность.

— Разрешите садится?

— Садитесь…

Я ловко вскочила на крыло. Затем перемахнула в кабину. Заднюю. Так положено. В передней — место учителя.

— Выруливайте!

Послушный У-2, переваливаясь уткой с боку на бок, порулил по жесткой траве к взлетной полосе.

— Берите управление на себя! — скомандовал Мироевский.

— Есть взять управление…

Это был обычный совместный с инструктором полет по кругу.

Привычно поднялись, привычно сели. Подрулили к месту стоянки. Затем место инструктора занял командир звена.

И снова — в воздух. И снова — приземление. И тут удивило меня появление в неурочный час у взлетной полосы начальника летной части.

Командир звена уже отстегивал привязные ремни, перекинул через борт ногу. Пора подниматься и мне. Но комзвена сделал знак рукой: сиди, мол. На добром продолговатом лице Мироевского, подошедшего к машине, — улыбка. Значит порядок, значит — доволен.