Александр Стесин - “Вернись и возьми” Страница 12

«Алекс, аквааба, во хо тэ сэйн!», заулыбалась Виктория Апалоо. Слева от нее восседал председатель совета директоров Ричард Гольдфарб, а по правую руку – посрамленный Рустам Али собственной персоной. Весело переглянувшись с коллегами, Апалоо пошла в атаку: «Я думаю, Алекс, ты уже слышал от своих друзей, что мы устраиваем перекрестные допросы, да и вообще используем самые что ни на есть брутальные методы, чтобы добиться от вас чистосердечного признания и раскаянья в содеянном. Вас, ребята, послушать, так у нас тут прямо испанская Инквизиция! Вот что значит чрезмерное увлечение художественной литературой. Честно говоря, меня огорчило ваше послание. Речь идет о серьезных вещах, о том, что наша больница еле сводит концы с концами. А вы всё играете в детские игры, сводите какие-то личные счеты... Пора подрасти, ей-богу. Но вызвала я тебя не за этим, а просто, чтобы сказать: все в больнице очень довольны твоей работой. Даже медсестры, а они у нас, как ты знаешь, самые придирчивые. Словом, я тебя поздравляю. Мо вайадье![22] Кроме того, я хотела представить тебе нашего нового заведующего ординаторской программой, Доктора Рустама Али. Со следующего месяца я передаю ему бразды правления». При этих словах преемник отмерил чайную ложку улыбки.

Как и следовало ожидать, о «трибунале Оникепе» больше не было ни слова. Историю с письмом замяли, а обещанная ревизия так и не состоялась.

Через месяц приемная комиссия занялась рассмотрением заявлений на будущий год, и в больнице стало известно о внегласном постановлении не принимать больше африканцев – по крайней мере, в ближайший год или два. После всего случившегося эта новость никого не удивила. Удивляло то, что идея новой «расовой квоты» исходила, как вскоре выяснилось, от самой Апалоо.

Двадцатишестилетняя девочка. Именно девочка: с виду ей лет шесть-семь, весит 18 кг. Менингит, который она пережила в трехмесячном возрасте, лишил ее зрения, слуха, моторных функций.Мать сидит с ней, единственным ребенком, берет ее на руки, когда девочка начинает плакать. Этот плач – полувсхлипыванье, полумяуканье умственно отсталого ребенка – повторяется каждую ночь, усиливаясь во время менструации.

Соседка по палате – женщина лет пятидесяти, весом в 250 кг. Живет одна, по квартире передвигается в инвалидном кресле, в нем же и спит (не может спать лежа). Половину времени проводит в больницах, и эти промежутки, видимо, самые счастливые: в больнице есть соседи по палате, медсестры, профессионально приветливые врачи. «Доброе утро, как самочувствие?» «Получше». Больше сказать нечего – ни мне, ни ей. Я хочу поскорее уйти, но чувство вины примешивается к физическому отвращению, и я задерживаюсь, стараясь как можно реже вдыхать через нос. «Я думаю, до праздников мы вас не выпишем. Рождество проведете у нас». Я говорю это деловитым тоном, чтобы не обидеть ее своей снисходительной благонамеренностью, слишком очевидным желанием «сделать приятно» (в первую очередь, себе). Хотя кому они нужны, эти тонкости? И так всё понятно.

С психологической точки зрения, в реанимации работать легче: там главное откачать. Откачать удается куда чаще, чем вылечить – это к вопросу о «спасении» и «исцелении».Работая в Сент-Винсенте, ты практически не видишь выздоравливающих; видишь либо умирающих, либо хронически больных.Последних у нас называют «frequentflyers»[23]. Всякий раз я пытаюсь, но не могу представить себе их существование за пределами госпиталя. Слово «трагедия» здесь не подходит – трагедия подразумевает взгляд со стороны, а значит некий выход. Безысходность хуже всего. Утренние обходы с аускультацией для проформы давят на психику еще больше, чем СЛР и ночные вызовы.

После дежурства я, как обычно, зашел в «эдуому», держа наготове радостное «этэ сэйн», но уже в дверях понял, что сегодня никакого этэсэйна не будет: Энтони с носорожьим видом промчался мимо меня, оставив Нану обескураженно сидеть за столиком.

– Какая муха его укусила?

– Энтони сделал мне предложение, – с расстановкой сказала Нана.

– О-го... Судя по его виду и по отсутствию кольца, ты ему отказала.

– Какое кольцо? О чем ты говоришь? У нас это не принято. Но вывод правильный.

– А я и не знал, что у вас с ним... отношения.

– Отношения исключительно дружеские. Просто одиноко ему, вот и все. Энтони нужен человек, который будет его слушать и вытаскивать из депрессий.

– Его можно понять.

– Конечно, можно. Мне нужно то же самое. Следовательно, мы друг другу не пара. Примерно это я ему и сказала.

– И что он?

– Попросил, чтобы я старалась не попадаться ему на глаза.

– Может, отойдет?

– Не думаю. Нигерийским мужчинам отходчивость не свойственна. Оно и к лучшему. Мне здесь в любом случае пора закругляться. Особенно после истории с артеренолом.

– Что за история с артеренолом?

– А я разве тебе не рассказывала? Это еще на прошлой неделе случилось. Я отлучилась на пять минут в медсестерскую, а когда вернулась, увидела, что у моего пациента вместо ванкомицина висит капельница с артеренолом.

– То есть кто-то ошибся?

– Ошибиться в данном случае могла только я. Но я этого не делала.

– Ты шутишь.

– Зачем мне шутить? Если бы я не заметила, был бы «Код 99».

– Кто же мог такое сделать?

– Уж не знаю, кто. Доказательств у меня нет.

– А подозрения?

– Недоброжелатели всегда найдутся, а уж среди медсестер особенно.

– Ты Энтони все это рассказывала?

– Боже упаси. Он бы, чего доброго, взялся, как он это любит, вывести злодеев на чистую воду. И сделал бы только хуже. Не надо мне никаких разбирательств. Надо просто собрать вещи и тихо уйти. Попрошу в агенстве, чтобы меня досрочно перевели. Кажется, это можно. Будешь навещать меня в Аризоне, или куда там меня теперь пошлют.

– Ты что, правда решила уехать?

– «...И пришло разрушение». Нам, африканцам, не привыкать. Я, кстати, так и не спросила: почему тебя так тянет в Африку?

– В Африку?...

– В Африку, в Африку. Туда, где негры живут. Ты в порядке?

– Не знаю, по привычке, наверно.

– Что по привычке?

– В Африку тянет по привычке. У меня это идея-фикс еще с первого курса мединститута.

– А тогда почему тянуло?

– Жажда экзотики, юношеский максимализм.

– Ну-ну.

– Не знаю я, Нана, почему меня постоянно куда-то тянет. То есть знаю, наверное. Я ведь эмигрантское отродье, в Америке русский, в России американец. Человеку, который не здесь и не там, надо ехать в Африку. Преодолеть закон исключенного третьего.

– Понимаю: санкофа.

– Что?

– Сан-ко-фа. Как бы ты это перевел?

– Вернуться, чтобы взять... Вернуться, чтобы что-то взять.