Уолтер Нил - Жизнь Амброза Бирса (главы из книги) Страница 12

«Если вы так говорите, вы просто наглый лжец», – спокойно ответил англичанин.

«Я лжец, я? Вы заплатите за эти слова!»

Произошла дуэль. Англичанин был смертельно ранен. Неожиданно ирландец с просветлённым лицом подбежал к умирающему человеку и с сожалением крикнул:

«Мне так жаль, дружище! Ради всего святого, простите меня! Я перепутал. Я только что вспомнил: на деревьях в Африке растут каперсы. О, мне так жаль! Простите меня!»

Вера, надежда, милосердие – это хорошие правила, но они не действуют. Что касается человечества, то Бирс говорил, что не верит в него, не надеется на него и, наконец, заявлял, что не чувствует к нему милосердия. Говоря отвлечённо, каждая из трёх «кардинальных добродетелей»[45] была похвальна, но пустая болтовня о них была очень неприятна. Человеческая привязанность к абстракциям загоняла человека в ловушку.

С моей стороны было бы опрометчиво сказать, что Бирс не чувствовал никакого братского единения с человечеством. Но мне казалось, что ему не хватало милосердия. Он не имел сочувствия к безнравственному смертному – во всяком случае, к взрослому мужчине. К физически ущербному мужчине или зверю, к женщине, которая едва ли считалась человеком, к ребёнку, явно не несущему ответственности, он имел подлинную, безграничную симпатию. Я не хочу сказать, что он был эгоистичен, что у него не было милосердия, поскольку милосердие влечёт за собой какую-то жертву, что он ничем не делился с другими, что он спокойно смотрел на страдания, которые не мог облегчить. Он часто бывал щедр, сверх меры делясь и деньгами, и услугами. Но милосердие в широчайшем смысле было той ценностью, которой он не владел. Он не мог им делиться. Можно даже сказать, что он был по-настоящему немилосерден.

Возможно, кардинальной добродетелью он считал благодарность. Наоборот, неблагодарность была самым презираемым качеством. Выполнить услугу в надежде на благодарность как награду было позором, и, слава богу, такая награда редко появлялась. С другой стороны не проявить благодарность тому, кто помог, было непростительно низко. Он верил, что лишь несколько человек одарены способностью благодарить, но даже эти немногие только бормотали слова, выражающие неиспытанное чувство.

Поскольку он придерживался таких взглядов, можно ожидать, что дух благодарности глубоко укоренился в нём. Это не так. Я уже упоминал о благодарности, которую он испытал к Косгрейву за сочувствие, проявленное этим его другом, когда умер молодой Ли Бирс. Возможно, он говорил то, что чувствовал. Если это было так. Это был единственный случай, когда он чувствовал или выражал какое-то признание за полученную помощь. Хотя людей, которым он был обязан, было очень много. Я должен сказать, что он был очевидно неблагодарным человеком. Когда я это пишу, я слышу, как он ворочается в своей могиле, пробуждается и осуждает меня, испытывая настоящее удивление и потрясение.

Он часто объяснял, что Хёрст был щедрым, но не справедливым человеком. Бирс имел в виду его денежные дела, но больше его мировоззрение. Я не могу не думать, что такая характеристика в равной мере относилась и к самому Бирсу. На самом деле, многие недостатки, которые он осуждал, можно было найти в нём самом. Я не говорю о бесчестных, преступных недостатках, а только о тех, которые обычно встречаются и у приличных людей. Укажу пару примеров. Бирс резко осуждал мелкие привязанности, притворство, позу – всё то, что было собрано в его личности. Повторю, он утверждал своё право бичевать лицемеров, разоблачать самозванцев, но сам загорался гневом, когда в нём находили малейшую слабость. Всем ныне живущим людям (но не мертвецам) он отказывал в праве карать. Из ныне живущих ему одному разрешалось обладать бичом. Когда плеть брани била по его собственной обнажённой душе, то она показывала, что обладатель не заслуживает даже презрения Сатаны – этого ребячливого создания «с характером помешанной блохи и методами скунса», по словам самого Бирса.

Он был мстительным? Да. Но его мстительность редко переходила в действие, только на бумагу. Откровенно высказываясь вслух или письменно, он показывал, что не был трусом. Он не мстил другими способами из-за своего врождённого благородства. Со всеми своими недостатками он вовсе не был подлецом. Он был, по существу, благородным человеком. Он не был способен намеренно совершить какую-то низость.

V

Несмотря на ненависть к лицемерам и испепеляющие насмешки над ними, было бы слишком сильно классифицировать Бирса как реформатора – в том оскорбительном значении, которое этот термин приобрёл сейчас.

«Все нормальные мужчины, – говорил он, – и, возможно, толика женщин заражены болезнью реформаторства. Это такой детский недуг, который следует сразу после кори, коклюша и ветряной оспы. Молодой человек видит, что мир грязен. Он не может сделать и шага, чтобы не наступить в выгребную яму. Он удивляется, что его предшественники не очистили мир – по его представлению, это очень простая, быстро выполнимая задача. Это очень стойкое заболевание, очень болезненное, а для наблюдателей, которые не заражены, очень утомительное. Тем не менее, оно проходит с началом зрелости, но продолжается всю жизнь у тех бедняг, которые так и не повзрослели. В старости главная радость для человека – чувствовать счастье, что излечился от болезни реформаторства, а также наблюдать за ужимками тех, кого раньше осуждал, веселиться от их прыжков. Грехи этого мира – главный источник удовольствия. Давайте молиться, чтобы было больше грехов».

И таково было мнение Бирса в старости. Плаксы – коммунисты и анархисты жаловались на мелочи жизни. Когда сами плаксы реформировались, эти мелочи становились их самым ярким наслаждением. Думаю, великий сатирик наконец пришёл к выводу, хотя он никогда не признал бы его, что он сам потратил много динамита на обработку гальки.

У Бирса реформаторство, кажется, не последовало за корью. Он получил иммунитет не благодаря войне. Если мы отбросим теорию Бирса о причине этого недуга, то поймём, что его сопротивляемость досталась ему от новоанглийских предков. Держа это в уме, я однажды спросил его, не думал ли он принять духовное звание. Я заметил, что он был бы хорошим священником. Он мог бы не уклоняться от вопроса, поскольку такая мысль не приходила ему в голову. Тем не менее, он уклонился, говоря, что был бы очень успешным евангелистом, поскольку привнёс бы в миссионерские поездки и ум, и чувство.

«Но вот загвоздка. Чтобы быть успешным евангелистом, нужно иметь мозги, но тот, у кого есть мозги, не будет евангелистом. Во всех церквях одно и то же: безмозглый проповедует безмозглым. Каждый священник несёт на лбу печать раздвоенного копыта – невежество».