Апполон Кузьмин - Татищев Страница 12

Будучи перегруженным разного рода поручениями, Татищев находил время и для решения внезапно возникавших вопросов, и для того, чтобы пополнить свое образование. Так, еще по пути в Кенигсберг он осматривает уцелевшее после гибели русского корабля «Люстига» артиллерийское снаряжение. Проезжая через Либаву, он ходатайствует об освобождении из-под ареста русского бомбардира. Уговаривая Витверка перейти на службу в Россию или взять в ученики русских мастеров, он сам внимательно изучает технологический процесс литья пушек. И оказывается, что он и ранее хорошо был знаком с этим процессом, так как от его внимания не ускользнули технические новинки, о чем он немедленно и извещает в письме. Привлекают его и к разного рода следственным делам, связанным с провинностями тех или иных чинов артиллерийской службы. Узнав в Гданьске о взятии австрийцами Белграда, Татищев 20 августа отправляет специальное уведомление об этом в Петербург.

По-видимому, в Данциге Татищев присутствовал на пиру у Петра и воспроизвел позднее в «Истории» происшедший там любопытный разговор. Речь шла о польских делах. Льстивый царедворец Платон Иванович Мусин-Пушкин начал хвалить Петра, противопоставляя его самодержавное правление царствованию отца — Алексея Михайловича, — который доверялся своим советникам: боярину Морозову и другим. Петр, однако, увидел в этом не похвалу, а «брань» в свой адрес и обратился как бы за третейским судейством к Якову Федоровичу Долгорукому (1639-1720), отличавшемуся независимым и открытым характером. «Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть, — сказал Петр князю. — Но как разсужу, то я вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь, для того я тебя внутренне благодарю». Петр предложил Долгорукому оценить отцовские и его собственные дела.

Я. Ф. Долгорукий действительно мог дать такую оценку, так как начинал службу при дворе Алексея Михайловича и в отличие от Петра хорошо знал «тишайшего» царя. И теперь он, «недолго по повадке великие свои усы разглаживая и думая», дал сопоставительную оценку, не слишком лестную для Петра: «Дела разные, в ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения от нас достойны». Князь выделил три круга обязанностей государей: правосудие, военные дела, дипломатические, причем первому отводим важнейшее место. Долгорукий находил, что в правосудии «отец твой более времяни свободнаго имел, а тебе есче и думать времени о том и не достало, а тако отец твой более, нежели ты, вделал; но когда ты о сем прилежать будешь, то может превзойдешь, и пора тебе о том думать». Не очень жаловал князь Петра и по второму кругу обязанностей государя. Он отметил, что именно Алексей указал путь к устроению регулярных войск, а после него все это было приведено в расстройство, так что Петру пришлось все начинать заново. Правда, Петр «все вновь делал и в лучшее состояние привел». Но расстройство было создано правительством Нарышкиных в 90-е годы. Да и теперь князь оговаривается: «Не знаю, кого более похвалить», — откладывая ответ на этот вопрос до конца войны. Преимущество Петра он увидел лишь в выполнении внешнеполитических задач, дипломатической активности и в создании флота.

По сообщению Татищева, Петр высоко оценил искренность своего сподвижника. Расцеловав его, он сказал: «Благий рабе, верный рабе, в мале был еси верен, над многими тя поставлю». «Сие Меншикову и другим, — отмечает Татищев, — весьма было прискорбно и всеми меры прилежали его государю озлобить, но не успели ничего».

За этой глухой оценкой скрывается и отношение самого Татищева к разыгравшейся в 1717-1718 годах драме: бегству царевича Алексея, его гибели и последовавших затем казнях или опалах его сторонников. В числе пострадавших был и Василий Владимирович Долгорукий, оказывавший покровительство Татищеву в его заграничной миссии в 1717 году. Долгорукий был за «дерзкие речи» сослан в Соликамск, с лишением чинов и имущества. От более сурового наказания его спасло лишь заступничество Якова Федоровича Долгорукого. Тень была брошена также на Голицыных и на Бориса Ивановича Куракина. Царевич оговорил и царицу Прасковью (и, видимо, не без оснований). Иными словами, гнев царя был направлен против многих лиц, с которыми Татищев находился в довольно близких отношениях и к которым относился с безусловным уважением как до, так и после их опалы. Он, конечно, не имел в придворных кругах какого-либо веса, а потому его позиция не могла привлекать особое внимание в напряженной борьбе при дворе. Но и совершенно без последствий его симпатии и антипатии пройти не могли.

Татищев не случайно упомянул Меншикова и других. С любимцами Петра у него никогда не было взаимопонимания. Он на стороне Якова Долгорукого, когда тот защищает советников Алексея Михайловича: «Мудрый государь умеет мудрых советников избирать... У мудрого не могут быть глупые министры». Кое-кто из окружения Петра мог принять эти замечания и на свой счет. Татищев явно выделяет тех, кто на первое место ставит служение государству, а не просто царю. Его возмущает то равнодушие или даже злорадство, которое проявилось кое у кого из советников царя во время трагической развязки его конфликта с сыном. Образец достойного поведения в этой сложной ситуации, с его точки зрения, явил Брюс. «Когда междо знатнейшими или первейшими в правлении государственном учинилась великая вражда и злоба, которая через неколико лет не без беды многих продолжалась, он ни к которой стороне не пристал и от обоих в любви и поверенности пребывал». Таковой же, очевидно, была и собственная позиция Татищева, что совсем скоро найдет и прямое выражение.

23 сентября 1717 года русское войско выступило из Поморья «в поход к Российским границам». Четыре дня спустя покинул Гданьск и Татищев. По-видимому, он по пути заезжал еще куда-то, так как в Петербург прибыл лишь 22 октября. Здесь, отчитавшись в Приказе артиллерии, он возбуждает ходатайство о «перемене чина».

Согласно установившейся практике ходатайство о повышении исходило от самого соискателя. Указом от 14 апреля 1714 года предусматривалось, что претендент на чин должен был держать экзамен. В качестве экзаменаторов же выступала группа офицеров. Комиссия назначалась в случае согласия приказного начальства поддержать ходатайство. В данном случае согласие было получено быстро, что, очевидно, непосредственно зависело от позиции Брюса. Была составлена комиссия из артиллерийских офицеров, которые и утвердили, что Татищев «верно и ревнительно служит как доброму офицеру принадлежит, и по службе и по искусству артиллерии так же; что он в рисованье артиллерийских чертежей искусен же; достоин перемены чина». Татищев получил чин капитан-поручика. В полевой артиллерии по штатному расписанию должно было быть девять капитан-поручиков. Но штат заполнен не был. Татищев стал лишь третьим капитан-поручиком. В канун Нового года Брюс утвердил челобитье со «свидетельством» членов комиссии, и с 1 января 1718 года Татищев переводится в капитан-поручики с жалованьем пятнадцать рублей в месяц.