Семен Брилиант - И. А. Крылов. Его жизнь и литературная деятельность Страница 12

Много светлых минут принесли они с собой, и с каждой новой басней отголоски свежего, звучного смеха стали будить темное, непробудное царство. Слава Крылова началась уже раньше выхода книжки.

В конце 1805 года Крылов сознал уже свои силы в этом роде литературы и в Москве, как мы сказали выше, передал славному тогда поэту И. И. Дмитриеву свой первый перевод из Лафонтена. «Это истинный ваш род», сказал тот ему: «наконец вы нашли его».

Таким образом Крылов убедился, что инстинкт и разум не обманули его. Но если еще могли быть в нем сомнения, то успех первых же басен их устранил. Несмотря на то, что больше года осторожный Крылов берет еще сюжеты у Лафонтена, свежесть его таланта, сила и оригинальность в передаче и мастерстве рассказа таковы, что ореол славы сразу окружат его имя в столице. Крылов становится центром и душою того круга людей, где ему прежде покровительствовали, как талантливому человеку. Его ищут везде. Авторы пьес ищут его одобрения; иногда они недовольны его появлением в театре — его оригинальная фигура и некрасивое лицо отвлекают внимание зрителей от сцены. Его появления ждут с нетерпением на литературных вечерах, и вопрос: «прочтет ли что-нибудь Крылов» — занимает всех и привлекает слушателей. А Крылов читает мастерски, да не всегда его можно упросить. Ласкаемый и любимый всеми — простыми и знатными, предмет особых попечений женщин — хозяек дома, это уже не тот Крылов, какого видели раньше. Тяжелый на подъем, но незлобивый и добродушный, он всегда одинаково остроумен и ласков. Цельность натуры и мощь таланта соединились в гармоническом покое. Улеглось брожение сил, стихли волнения молодости, и его личность, характер житейских отношений тесно слились с его эпическим талантом.

Престарелый Дмитревский, когда-то жестоко поразивший надежды юноши-Крылова, теперь радостно приветствует его успехи. Разница в 32 года исчезает совершенно. «Крылов приходил к нему, как в дом своего родственника. За сытным обедом, всегда состоявшим из одних чисто русских блюд, в халатах (если не было посторонних), они по своему роскошничали, и после стола оба любили, по обычаю предков, порядочно выспаться».

Крылову все друзья: и старые, и молодые. Первые ценят в нем особенно мудрость, последние — очарование гения-художника. Он — Оленист, т. е. принадлежит к тому кругу, что собирается в доме Оленина. Оленин бюрократ, занимающий видное общественное положение с различными должностями, считается центром петербургских патриотов. Дом его становится центром, главным образом благодаря чисто русскому радушию его жены, Елизаветы Марковны. Крылова называет она ласкательным именем «Крылышко», заставляя этим смеяться Крылова, который сам не прочь подтрунить над своей увесистой фигурой. Он умеет отомстить и теперь неосторожному врагу или насмешнику, но так, «как только умеет мстить умный и добрый Крылов». Как ни сдержан был Крылов, он не мог не посмеяться над знаменитым в своем роде графом Д. И. Хвостовым, бездарным стихокропателем, беспощадно мучившим публику чтением вслух своих произведений. Этот Хвостов писал и басни, и даже упрекал Крылова в заимствовании у него, Хвостова. Крылов посмеялся над ним. Хвостов сочинил грубую эпиграмму:

Небритый и нечесаный,Взвалившись на диване,Как будто неотесанныйКакой-нибудь чурбан, Лежит совсем разбросанныйЗоил Крылов Иван:Объелся он иль пьян?

Не смея выдать свое имя, Хвостов распускал эти стихи с видом сожаления, что находятся люди, которые язвят таланты вздорными эпиграммами. Но его выдавало уже слово «зоил». Сдержанный Крылов никогда не порицал, скорее, напротив, хвалил все или молчал, как будто соглашаясь. Если Хвостов вызвал его эпиграмму или сатирическое замечание, то только потому, что был смешон со своим непременным желанием быть поэтом во что бы то ни стало. Крылов угадал автора, эпиграммы и сказал: «в какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь»; под предлогом желания прослушать какие-то новые стихи графа Хвостова, он успел обмануть доверчивого в этой слабости графа, напросился к нему на обед и ел за троих. «Когда же после обеда Амфитрион, пригласив гостя в кабинет, начал читать свои стихи, он без церемонии повалился на диван, заснул и проспал до позднего вечера». Эпиграммами в то время не обижались. И они, в подражание французам вошли в моду. Крепостное право давало возможность жить весело и привольно, а о неудобствах этого порядка никто пока не думал. В гостиных горячо спорили о разных вопросах, но без гнева, только «для сварения желудка». Некоторые славились остротами и экспромтами. Один из главных членов патриотического кружка Оленина и Шишкова — А. С. Хвостов, особенно быль знаменит в этом роде. Когда генерал Львов, любитель сильных ощущений, решился подняться с Гарнеренем на воздушном шаре, А. Хвостов сказал ему экспромт:

Генерал ЛьвовЛетит до облаковПросить боговОб уплате долгов.

На что тот, не задумываясь, отвечал:

Хвосты есть у лисиц, хвосты есть у волков,Хвосты есть у кнутов.«Берегись Хвостов!»

Всю остроту своего языка сохранил Крылов для своей басни, все больше уходя в себя в жизни. Самые крупные таланты дорожили теперь его мнением. Озеров давал ему одному из первых читать свои произведения. Крылов все хвалил. Как ни был сдержан Дмитревский, он не молчал, но зато умел сказать. Когда он говорил с автором какой-нибудь новой пьесы, люди, хорошо знавшие его, вертелись на стуле от сдержанного смеха. Когда Державин заметил о некоторых недостатках «Дмитрия Донского» Озерова, трагедии, имевшей необыкновенный успех, так как все слова в ней относились к современным событиям, к Александру и французам, — «да, конечно», отвечал Дмитревский: «иное и неверно, да как быть! Можно бы сказать много кой-чего о содержании трагедии, но впрочем надо благодарить Бога, что у нас есть авторы, работающие безвозмездно для театра. Обстоятельства не те, чтобы критиковать такую патриотическую пьесу. Таких людей, как Озеров, надо приохочивать и превозносить, а то неравно, Бог с ним, обидится и перестанет, писать. Нет, уж лучше предоставим критику времени: оно возьмет свое, а теперь не станем огорчать такого достойного человека безвременными замечаниями». Крылов молчал, но конечно думал также.

Одинаковые вкусы и симпатии связывали Крылова дружбою не только с семьей Оленина, но и с князем Шаховским. Крылов поселился в том же доме Гунаропуло у Синего моста, на углу Большой Морской. Квартиры их были рядом. Ни чтение па литературном вечере, ни чаепитие не начиналось раньше, чем придет Крылов. «Теперь все на лицо, Катенька», говорил князь, «как бы чаю». — «Ивана Андреевича еще нет», отвечала она и посылала сказать Крылову, что чай готов. Являясь, он всегда находил не занятым свое кресло в углу, возле печи. «Спасибо, умница, что место мое не занято», говорил он Екатерине Ивановне: «тут потеплее». Если читали новую пьесу и неумеренно хвалили автора, Крылов никогда не возражал, и лишь иногда улыбался или переглядывался с кем-нибудь поумнее из общества. «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха? За то, что хвалит он кукушку». Так сказал он в басне своей, много лет спустя. Впрочем Шаховской, которого, как начальника репертуарной части, забрасывали произведениями, сам раз ответил на советь топить этими пьесами свою холодную квартиру, что у него стало бы еще холоднее, так мало в них жизни и огня. «Совсем бы заморозило».