Михаил Барро - Маколей. Его жизнь и литературная деятельность Страница 12

Как ни высоко ставил Маколей классическую литературу, он и в Англии, как и в Индии, стоял за изучение английского языка по преимуществу, потому что, по его мнению, знавший отлично греческий и латинский имел гораздо меньше преимуществ, чем знавший один английский язык. «Великий человек средних веков, – говорил Маколей, – не мог вообразить ничего подобного „Макбету“, „Лиру“ или „Генриху IV“. Лучшая известная ему эпическая поэма была гораздо слабее „Потерянного рая“, и все тома его философов не стоили одной страницы „Novum Organum“ Бэкона». В подобной точке зрения видели доказательство слабости Маколея как философа. Ему, как говорили, недоставало философского образования. Если это его вина, то в такой же мере, как неверие протестанта в непогрешимость папы. Знай или не знай Маколей философов древности, он все равно остался бы при своем мнении, потому что по складу своего ума был утилитаристом. Он требовал от науки или литературы, как и от политики, служения жизни. Для него было хорошо и разумно только то, что улучшает жизнь, увеличивает сумму полезных знаний, человеческой свободы и счастия. Он симпатизировал философии только в духе Бэкона, и вообще философия, по его мнению, началась только с Бэкона. Древние мыслители обнаружили и затратили массу ума – Маколей соглашался с этим, но объект их мышления казался ему бесполезным, и, подобно Данте, сожалевшему, что великие люди древности томятся в аду, он сожалел о направлении их мысли. «Так вот из-за чего они не обедали!» – говорил Маколей словами одной римской комедии, подразумевая труды философов древности. С этим взглядом тесно связаны воззрения и симпатии его как общественного и государственного деятеля: любовь к свободе как лучшей гарантии человеческого счастия, любовь к просвещению – потому же, и предпочтение английского языка всякому другому, не исключая языка греков и римлян, потому что это знание – ближайшая дорога к сокровищнице полезных знаний, и следовательно, к свободе и счастью… В этом духе были заботы Маколея о просвещении индусов.

Другой заботой его были судебные дела и законы. По собственным его словам, прежде чем дождаться «умеренности, милосердия и дальновидной политики» своих завоевателей, население Индии испытало на себе английскую силу, «не сопровождавшуюся английской нравственностью». Это был период, когда завоеватели довольно долго думали только о том, чтобы скорее выжать из туземцев сто или двести тысяч фунтов, затем вернуться домой, жениться на дочери пэра и, накупив «гнилых местечек», пробраться в члены палаты. Целые толпы подобных Писарро ежегодно высаживались в портах Индии, и если не погибали от лихорадки, то опять отплывали на родину, чтобы разыгрывать там роль почтенных граждан соразмерно тугости кошелька. В довершение их благополучия и к соблазну новых искателей счастья, закон как бы покровительствовал этим пришельцам. В гражданских делах с туземцами эти господа, на правах сынов Англии, имели привилегию апеллировать в верховный калькуттский совет и там искать правосудия, недоступного их противникам. Маколей решил отменить эту роскошь бесправия и действительно настоял на своем решении. Ему пришлось вынести при этом целую бурю негодования с патетическими возгласами о любви к свободе и, наконец, с такими потоками красноречия, что пришлось скрывать от его сестры газеты, в которых говорилось о Маколее.

Сам он относился к этой кампании со спокойствием человека, знающего цену своим противникам.

«Со всех сторон, – писал он, – мы только и слышим, что об общественном мнении, о любви к свободе и законном влиянии печати. Но не забывайте, что под общественным мнением в этой стране подразумевается мнение не более чем пятисот человек, которые по своим интересам, образу мыслей и наклонностям не имеют ничего общего с 50 миллионами туземцев; что любовью к свободе здесь величают сильнейшее негодование против всяких мер, которые препятствуют пятистам лицам поступать по собственному произволу с 50 миллионами; что печать существует только для этих пятисот, а потребности и желания 50 миллионов отнюдь не принимаются ею в соображение. Всем известно, что Индия еще не создана для свободных учреждений, но, по крайней мере, мы должны обеспечить для нее систему доброжелательного и беспристрастного деспотизма. Она очутилась бы поистине в бедственном состоянии, если бы увенчалось успехом все, чего добиваются противники принятой мной меры, потому что главная их цель состоит в том, чтобы они были признаны привилегированным классом свободных людей среди громадной массы рабов. Меня называют врагом свободы только потому, что я не хочу допустить безграничного господства немногочисленной аристократии над всем здешним природным населением».

Главным трудом Маколея в Ост-Индии было составление уложения законов для индусов. В помощь ему были назначены четыре помощника, а в руководство – программа с двумя принципами: суд беспристрастный, дешевый и скорый, наказания без лишней жестокости. Маколею предоставлялось не только собрать уже существовавшие законы и обычаи, но также преобразовать их согласно требованиям разума и необходимости. Труд был громадный, однако уложение было окончено без проволочек. По мнению одних, оно представляло собой нечто прекрасное, совершеннейшее произведение законодателя; по мнению других, оно было ниже всякой критики. По словам Вызинского, истина была посередине. Труд Маколея обладал достоинствами со стороны теоретической и недостатками с практической. «Он был, можно сказать, слишком хорош для индийского населения. Индусы еще не доросли до таких законов. Различие туземных пород сделало почти невозможным его применение». Справедливость этого мнения отчасти доказывается следующим письмом мадрасского туземца к самому Маколею. «Известно Вашему превосходительству, – писал этот корреспондент, – что все зло происходит от одной причины, а именно: от усвоенной жителями этой страны привычки давать ложные показания на суде. Судья решительно не знает, чему верить. Если Вы сумеете принудить жителей говорить только то, к чему обязывает их присяга, то имя Ваше прославится, и дела компании будут процветать. Я не скрою этого от Вас ради Вашей пользы и ради интересов правительства. Прикажите только отрезывать большой палец на правой ноге у всякого, кто скажет на суде неправду, – и Вы убедитесь, что слава Ваша будет обеспечена навек…»

Если хорошее действительно оказалось несвоевременным, то Маколей мог утешиться сознанием, что и в Индии остался верен чувству гуманности и преданности прогрессу. В остальном он мало находил утешения. Как прежде он рвался в Индию, так его тянуло теперь обратно на родину, и он выражал даже желание хоть умереть, но поскорее увидеть Англию. Наконец в 1833 году он покинул Калькутту. Радость прибытия в отечество еще в дороге омрачилась, однако, известием о смерти Захарии Маколея. Захария умер семидесятилетним стариком, дождавшись исполнения своих заветных желаний. В этом отношении он был счастливее Вильберфорса. Глава аболиционистов скончался 29 июня 1833 года, за два дня до принятия парламентом билля о полном освобождении негров в британских колониях.