Мария Дмитренко - Веласкес Страница 12

В этой атмосфере вечного подозрения в ереси взрастало испанское искусство.

Было только два предмета, которые оставались вне подозрения церкви, — католическая религия и природа. Испанские живописцы вынуждены были в них находить свое утешение. Потому в Испании, как нигде в другой стране, множество полотен на евангельские сюжеты написаны кистью, художников, чьи имена составляют мировую известность.

У Веласкеса были и свои причины к тому, чтобы взяться за религиозные сюжеты. К этому всемерно побуждал его Пачеко, который с 1618 года стал в Севилье цензором по церковной живописи.

Было еще одно, что натолкнуло дона Диего на мысль написать мадонну.

В воскресенье 18 мая 1619 года в церкви, где венчали молодого маэстро, была крещена его первая дочь Франциска. Наблюдая дома, как молодая мать бережно пеленает свое дитя, как, положив на колени, любуется своим чадом, художник невольно вспоминал мадонну. Мать страдальца Христа, с хрупкой талией девочки–подростка, с руками труженицы, вот так же растила, лелеяла свое детище. Разве не достойна она быть воспетой?

Такой он и изобразил ее на полотне, как представлял себе, — юной андалузской девушкой — не столько красивой, сколько обаятельной.

Едва кончив «Непорочное зачатие», Веласкес уже приступил к новой картине о мадонне — «Поклонение волхвов». Он поставил перед собой задачу и здесь обойти утомляющую красоту, не существующую в жизни, сделать так, чтобы в его картине она уступила место природным формам, а святые обрели черты живых людей. Ему хотелось написать на возвышенный сюжет нечто, что стерло бы искусственные границы между религиозной живописью и светской.

Свои первые эскизы дон Диего не показывал никому. Даже слуге, помогавшему ему в работе, не удалось взглянуть на них краешком глаза. Диего пригласил в мастерскую несколько человек, из тех, кто часто посещал погребок старого Родриго, и написал с них грубоватые фигуры «высоких гостей» Марии. Когда картина была почти окончена, художник показал ее донье Хуане.

— Бог мой, Диего, не гневай небо! — отозвалась она, взглянув на полотно. — Уж очень земная твоя мадонна!

Но маэстро хотел слышать иное.

— Скажи, что ты чувствуешь при взгляде на это полотно?

Привыкшая к таким вопросам в доме отца, неплохо разбиравшаяся в живописи, донья Хуана ответила:

— Ты изобразил вечер или даже ночь. Молодая мать взяла в руки своего первенца — ибо так нежно, с таким благоговением можно держать лишь первого ребенка. Вся она — воплощение великой материнской любвя. Крепки и уверенны руки матери, она сумеет постоять за дитя. Она немного смущена вниманием, которое оказали ей волхвы, но вместе с тем полна достоинства, как каждая мать… Это гимн материнству…

Донья Хуана запнулась, не договорив, встретившись с восторженным взглядом мужа.

— Ты самая прекрасная из женщин Испании, дорогая! Ты правильно поняла все, спасибо тебе.

Дон Пачеко на сей раз был сдержан. Правда, таланту прощается многое, но все же, виданное ли дело, написать заказ церкви в духе бодегонес! С пристрастным вниманием рассматривал он и новую картину Веласкеса «Христос в доме Марфы и Марии». На переднем плане картины стол, на столе — кувшин, живописно устроились на тарелке четыре рыбины: Еще тарелочка с двумя яйцами. Слева, у стола, — две женщииы, молодая и старая, занятые приготовлением еды. Одна толчет специи в медной ступке, другая тем временем что–то ей говорит, очевидно, поучает. В правом углу полотна дверь, сквозь которую видно светлое помещение. Там Христос, сидящий в кресле, беседует с Марией и Марфой.

Вот какой путь избрал его зять! Показал две сцены в разных пространственных зонах, написал двуплановую картину, соединил воедино два жанра — бытовой и религиозный. Ничего не скажешь — своеобразно. Но не слишком ли смело? Нова и техника живописи. Художник пользовался хорошо продуманным методом. Он применял сначала цветной грунт, а затем тонированный в темно–коричневый, коричневато–красный и серый и достигал того, что цветная поверхность полотна принимала деятельное участие в построении живописно–красочного слоя картины. Колористическая гамма строилась легко и свободно, в едином тональном ключе. Достоинства картины были столь несомненны, что к Пачеко постепенно вернулось доброе расположение духа.

Пока дон Пачеко размышлял над тем, как будет воспринято полотно Веласкеса, художник шел по дороге к церкви де ла Коридад, для которой уже закончил новую картину «Христос в Эммаусе».

Известность старой церкви из прихода Коридад простиралась далеко за пределы Севильи. Еще мальчиком вместе с Мирандой слышал Диего рассказ дона Саласара о севильском обольстителе.

Когда–то, время стерло из памяти людей точную дату, жил в Севилье смелый идальго дон Хуан де Марина. Шпага его не знала отдыха. Но горькою была ее слава. Ею дон Хуан убирал с дороги рыцарей, стоявших — на его пути к очередному женскому сердцу. В Севилье в те годы жил и отважный командор дон Гонсало с дочерью Анной Ульоа… Дальше легенду рассказывали по–разному, но конец был один: когда пришло время обольстителю умирать, почувствовал он раскаяние и позвал к себе священника.

— Падре, — сказал он, — силы покидают меня, и близок час, когда я предстану пред ликом спасителя. Велик мой грех, но бог милостив. Возьмите все мое золото и служите за упокой моей души каждый месяц по новене[20]. И еще прошу об одном: похороните мое тело в дверях церкви, чтобы набожные люди проходили внутрь по моей могиле.

Просьбу раскаявшегося в грехах исполнили. Его тело упокоилось в церкви де ла Коридад. Но прихожане решили там же поставить статую убитого им Командора. Так и стоит она в назидание потомкам, горят на ее постаменте слова: «Здесь ожидает раб господен, что месть предателя настигнет».

Когда Диего впервые услышал легенду, родилась у него мысль написать Командора. Но детство и юность проходили, а он так и не встретил еще человека, чей образ соответствовал бы его представлению о командоре ордена Калатрава.

У входа в церковь Веласкеса негромко окликнули. Он обернулся. Перед ним стояла Херонима де ла Фуэта, мать настоятельница женского монастыря. Ее портрет — его последняя работа.

Она благословила его и тихо исчезла в правом приделе. А дон Диего так и остался стоять на том месте, где она оставила его. Необычайные у нее глаза. Печальные, привыкшие смотреть в землю, они светились глубокой женской грустью, затаенной скорбью. Удалось ли ему уловить это их выражение на портрете? Кажется, что да, а может быть, нет?

Он возвращался домой торопливо. На сегодня оставалось еще много дел. Нужно посмотреть работу Диего де Мельгар, который с февраля 1619 года числится по контракту его учеником и уже достаточно умело владеет кистью. Потом не забыть проверить, правильно ли новый слуга разводит краски. Вчера он, очевидно, не пожалел лавандового масла[21] — получилась расцвеченная ретушь, ни дать ни взять. Рисунок расплылся, нужно будет все переписывать.