Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 127

13_____

Все уехали на дачу, дождь; будто предчувствуя приход Наумова, кончил 2-ю картину «Алексея». Он пришел, когда я одевался идти к Иванову. Был очень мил, пили чай, читал ему «Алексея». В сборнике их училища кто-то собирается ругать мои «Крылья»{733}, кажется, Наумов хочет там же расхвалить, как он выражается, «до небес» «Эме»; меня трогает такая полемика обо мне в юнкерском журнале. Пошли вместе. Вяч<еслав> Ив<анович> один был дома, Л<идия> Дм<итриевна> будучи у губернатора с детьми{734} и у Венгеровой. Вернулась оживленная, доброжелательная, дала мне «Зверинец»{735}. Читали Иванову Валентина{736} и «Алексея». Проехал к Тамамшевым, где мирно просидел до 12-го часу.

14_____

Дождь; заходил Павлик, которого не принял. Лемана не дождались, у Гофманов был какой-то офицер и мол<одой> чел<овек>, потом пришел Леман, Пяст, Ремизовы и вдруг Наумов, сказавший мне тихо: «Вот я постарался прийти». Читал я начало «Алексея» и новые стихи. Я был очень рад, что Наумов пришел. Торопился к Зинаиде; там уже были Сомов и дураки с Галерной{737}; вертели блюдечко, болтали, было не весело. Под дождем и сильным ветром добрался до дому, когда было уже светло. На прощанье целовался с Модестом и Наумовым.

15_____

Дождь и ветер; писал серенаду Филострата{738}. Ездил к Сомову, было рожденье его отца; Книппер я не понравился, Философов меня ругает в «Товарище»{739}. Беседовали тихо и дружески; в типографии все такая же ерунда, ничего не поняли из наставлений Сомова. Позвал его на церемонию посвящения в четверг. Леман не пришел, пришел только Потемкин, позвавший ко мне Раппопорта, который, однако, не попал. Изнывали без увезенных диванов, строя планы будущих писаний. Серенада — начало новой полосы в моей музыке. Я бы много ее писал, если бы был кто-нибудь, кого бы я очень любил и кто бы хотел, чтобы я писал.

16_____

Дождь и дождь; завтракал у Чичериных, Софья Васильевна сейчас после завтрака уехала к Извольскому с каким-то чувашским попом. Дома письмо от Штейнберга — зовет в четверг к себе на tête-à-tête, благодарю покорно. Пришел Павлик, как-то опять пришлось его принять; в той же мизерии, те же рассказы о тетках; он мне надоел до смерти. Пошел к Ремизовым; они в денежных катастрофах и унынии. Пришли Гиппиус, надменные и надутые, вид полукурсисток, получерничек. Потом играли с Сер<афимой> Пав<ловной> в рамс; она подумала, что Наумов, ушедший после меня через ½ часа от Гофмана, торопился ко мне. Я не разубеждал ее в этом.

17_____

Как я ничтожен, пуст и деревянен. Сегодня, проезжая с Сережей по Невскому, увидел моего студента — и не сошел, и не пошел за ним, не стал узнавать, где он живет, а преспокойно проехал, сказав только: «Вон тот студент». А мне хотелось это сделать, и ничья фигура, ничье лицо так меня не волнуют. Ездили к Чулкову, потом по Фонтанке к типографии. «Цветник» очень хорошо выглядит. После обеда зашли к Ивановым, они были милы, дали мне 4 «Цветника». «Предки» очень понравились{740}. У меня болела голова. Пришли Леман с кузиной, потом Штейнберг, получивший телеграмму от Потемкина; я лег; пришли Потемкин и Раппапорт; чтобы иметь время сговориться, услали Штейнберга до 12<-ти> ч. (час, указанный в телеграмме). Пришел Сомов, в гостиной поставили стол посередине со стульями, чернила, сургуч, печать, веревку, бокал со смешанным и наперченным вином, зеркало; метроном все время тикал, накурили ладаном. Председатель был все время в маске, золотой повязке, парчовой рубашке и розов<ой> юбке. Потушили огни. 2 свечи стояли на полу, в руках были восковые свечи, которые тушили всякий раз, как нас душил смех. Когда он пришел, его провели к Сереже, где он и ждал, отказавшись от чая. Наконец, когда его ввели, некоторое время не обращали на него внимания, будто занятые разговором председателя с Потемкиным, которому являлась женщина, задавленная его автомобилем. «Среди нас есть кто-нибудь?» — «Да». — «Кто?» — «Ищущий поступить в общество». — «Он верен?» — «Да». — «Приблизьтесь. Ваше имя Георгий?» — «Да». — «Вашего отца звали Михаилом?» — «Да». — «Вы —,фон“?» — «Да». — (тут все прыснули со смеха). — «Ваша фамилия Штей<н>берг?» — «Да». Смех мы объяснили первым искусом. Прочитали вопросы; на вопрос: «Не принадлежите ли Вы к тайному обществу?», он ответил, что принадлежит к обществу присяжных поверенных. Оставили его одного с предс<едателем> перед зеркалом для письменных ответов. Он очень испугался вопроса об эпилепсии и некрофилии, вопрос о тайных пороках оставил без ответа. Был трогательно точен. Опять позвали нас, он залпом выпил бурду с перцем, мы прочитали гимн, подняв руки, я вдруг завертелся волчком. Завязали глаза, надели наволочку и опять привели носом к стене, где прочитали на коленях ту же галиматью, разули и неожиданно ввели в таз с водою; потом, вытирая ноги, палили их свечами, — он не пикнул. Приведши в гостиную, сняли повязку и все поздравили его и друг друга с успешным искусом. Раппапорт остался, якобы исповедуя Потемкина, мы же за чаем убеждали его разговорами. Все подписались и приложили печать. Потом пошли прощаться с председателем, который становился на колени и целовал собственную руку, а он поцеловал celle du Rap

aport[258], хотя заявил, что Ольга Ник<олаевна> поцеловала свою. Успокоили. Только мы принялись за еду и питье, стук в двери (не звонок); оказалось, не добившись Антона, просился через черный ход. Леман дал ему список книг Рочестера для выяснения{741}. Его всего больше убедило купанье ног. Кто мог предположить такую чистоту души? Мы очень смеялись. Голова моя совершенно прошла.

18_____

Ездил в Гостиный двор. У букиниста видел отличных «Фоблаза» и Casanova, но дорого. Были гости, еще до обеда; играл танцы. Вечером ездил к Сомову, от Ивановых отглашение на субботу, это жалко. У К<онстантина> А<ндреевича> были Званцевы, Семичевы, Аргутинский, Добуж<инский> и Лебедевы. Было уютно. Сомов, провожая, танцовал на улице. Вернулся смутный, но не недовольный; в комнатах какой-то хаос и грязь.

19_____

В типографии еще ничего нет. «Цветник» идет хорошо, «Крылья» тихо, в «Мире Божьем» ругают меня, называя «модным в известных слоях романистом»{742}, Сологуба и т. д. Покупал бумагу. Денег очень мало; в четверг едем. Телефонировал Леману, зовя его к себе, но не застал его. Штейнберги звали сегодня. Страшно тянуло в «теплые края» на 9-ю <линию>, но не зашел, будучи без денег; стригся, заходил к Леману, в Таврич<еский> сад, но видел там только Пуца; был вечер без дождя и сносный; поехал по набережной мимо богатых милых домов к моим идиотам; Зинаиды не было, княгиня больна, сидели en 3 и болтали злой и бессильный вздор. Когда господин, услав Корвовскую, хотел говорить со мной приватно, я уехал домой. Сплетню о Наумове усиленно распускает Венгерова. Болела голова. Был Потемкин, но, узнав, меня не дома, не поднимался.