Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых Страница 13

Именно глухота сделала Александра недоверчивым и мнительным. Он этого не скрывал. Ему казалось, что люди (в том числе самые близкие) только и делают, что перешептываются за его спиной, смеются над ним. С таким самоощущением трудно было оставаться всегда спокойным, доброжелательным, уверенным в себе, в общем таким государем, каким хотела видеть его бабушка. Это в наше время глухота руководителю не помеха. Пример тому – президент США Билл Клинтон. Во времена Александра Павловича слуховых аппаратов еще не было.

Ему шел четырнадцатый год, когда он чистосердечно записал в дневнике: «Я, нижеподписавшийся, солгал, чтобы скрыть свою лень и выпутаться, уверяя, что мне некогда было исполнить того, что мне было задано уже два дня, тогда как брат мой исполнил то же самое и в то же время; я, напротив, шалил, болтал и вел себя с самого начала недели как человек, лишенный рвения, нечувствительный к стыду и упрекам».

Да, они были разными, внуки Екатерины Великой, но любили Лагарпа одинаково и одинаково были ему благодарны. Учителю удалось если не главное, то очень важное: глубоко внедрить в сознание и сердце своего воспитанника, будущего императора Александра I, уважение к достоинству человека, независимо от социального положения, которое этот человек занимает. Именно Лагарпу в большой мере обязана Россия первыми годами царствования Александра I – светлыми годами, когда стало легче дышать, когда у людей появилась надежда, теми годами, которые Пушкин назвал «дней Александровых прекрасные начала».

Великий князь Александр Павлович в юности.

Но было и другое влияние, которого, как ни старалась Екатерина, избежать не удалось. Это влияние великокняжеского двора – двора родителей. Визиты к ним были не так уж часты, но атмосфера армейской дисциплины, суровой муштры, превращавшая солдат, да и офицеров в безупречно отлаженные автоматы, завораживала подростков. К середине 90-х годов гатчинское войско великого князя Павла Петровича насчитывало 2399 человек нижних чинов и состояло из четырех батальонов пехоты, егерской роты, четырех кавалерийских полков: жандармского, драгунского, гусарского, казачьего, а также пешей и конной артиллерии при двенадцати орудиях. В общем, такой армии могли позавидовать многие вполне самостоятельные европейские правители.

Наверное, в мальчиках проснулась любовь к армии, свойственная всем Романовым. Чем больше они наблюдали за строевыми занятиями отцовских солдат, тем больше их тянуло в Гатчину. И тем чаще им приходилось изворачиваться и врать… Перед бабушкой нужно было делать вид, что едут к родителям против воли, что с трудом терпят их общество, но вынуждены подчиняться долгу. Родителям говорили, как счастливы вырваться на свободу из-под надоевшей бабушкиной опеки. Константина необходимость лгать приводила в бешенство. Александру ложь удавалась великолепно. Так постепенно маска заменяла истинное лицо, лицемерие становилось чертой характера.

Подростком, почти ребенком, он начал жить двойной жизнью. Поначалу был вынужден, чтобы избежать лишних конфликтов и объяснений с бабушкой и родителями. Потом – привык. Потом, судя по всему, вошел во вкус. В Царском Селе – один Александр, в Гатчине – другой. И так забавно: старшие верят ему, не замечают притворства! Оказывается, он легко может манипулировать этими взрослыми людьми, считающими себя такими умными. Пока это игра…

Потом он, не задумываясь, предаст бабушку. Во время ее мучительной агонии, поняв, что ей уже не подняться, что через несколько часов вся власть окажется в руках отца, он на полчаса покинет умирающую, чтобы переодеться, чтобы встретить отца не в екатерининской (ненавистной Павлу потемкинской) военной форме, а в гатчинской, сшитой по прусскому образцу. Павел, который позднее других приехал к матери, был счастлив, увидев сына в своей форме. Это был знак: сын готов ему подчиняться. Во всем. Пройдет еще четыре года, он предаст и отца. После смерти Павла, выйдя к ожидающим его войскам, Александр скажет: «Мы будем править по закону и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины II».

В полном соответствии с этой его двуликостью, ему предстоит прожить две жизни в ранге великого князя (любимца, баловня судьбы при бабушке, постоянно подозреваемого при отце); у него будет две жены (вторая – любовница, но связь с ней, длившаяся 15 лет, позволяла считать ее женой); и на троне у Александра Павловича будет две жизни: первая, та, о которой сказано «дней Александровых прекрасные начала», и вторая, в которой – военные поселения, шпицрутены, Аракчеев, тайные общества. Нельзя полностью исключить и того, что была еще одна жизнь – жизнь старца Феодора Кузьмича.

В легенду о таинственном старце поверить было бы невозможо, если бы Александр Павлович время от времени не возвращался к мысли об уходе. Свидетельств тому множество. Впервые он говорил об этом, будучи еще юным великим князем (писал Лагарпу о том, что хочет поселиться с молодой женой где-нибудь у Женевского озера, неподалеку от учителя и жить свободной жизнью частного человека).

Возвращался к этой теме в зените славы, во время триумфальной поездки по России. Любимый флигель-адъютант Александр Иванович Михайловский-Данилевский записал слова государя: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш… он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться».

Император Александр I.

Вскоре он признается брату Константину: «Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать (от французского глагола abdiquer – отрекаться от власти. – И. С.); я устал и не в силах сносить тягость правительства».

А когда сообщал младшему брату Николаю, что видит его своим преемником, подчеркнул, что это случится еще при его жизни. Более того, он говорил брату и невестке: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам „Ура!“»

Незадолго до рокового отъезда в Таганрог он заявил приехавшему в Петербург принцу Оранскому, что намерен сойти с престола и удалиться в частную жизнь. Возражения и уговоры принца императора не переубедили.

Он был лицедеем, с этим не поспоришь. И мог говорить об уходе только для того, чтобы проверить, как к этому отнесутся слушатели. Такое возможно: он был мнителен и не слишком верил в искренность окружающих (возможно, судил по себе). Но то, что возвращался к мысли об уходе в частную жизнь с таким упорством, мне кажется, доказывает его искренность. Тем более что он на самом деле не хотел быть императором. Хотел бы – согласился бы на уговоры бабушки, которая была готова не только в завещании (его, почти наверняка, сжег Павел Петрович, когда мать еще не испустила дух), но и при жизни объявить внука наследником.

А то, что Александр согласился на отстранение отца от престола, так это не от желания властвовать, а от вполне естественного желания жить. Не сомневаюсь, он поверил слуху, что Павел Петрович готовится посадить в крепость и опостылевшую жену, и выкормышей ненавистной матери – старших сыновей. Он хорошо знал непредсказуемость и коварство своего отца, его жестокость, удивительным образом уживавшуюся с сентиментальностью. Умирать он не хотел. Сходить с ума в одиночном каземате Шлиссельбурга – тоже. Тем не менее какие бы предположения ни строили историки, даже самые уважаемые, не верю, что он распорядился или даже согласился убить отца. Верю свидетельству Елизаветы Алексеевны: «Он был положительно уничтожен смертью отца и обстоятельствами, ее сопровождавшими. Его чувствительная душа осталась растерзанной всем этим навеки».

Поразительно, предшественники Александра I о троне мечтали, готовы были добиваться его любой ценой. А вот после него… Всех будущих государей трон не манил – пугал. Единственное исключение – его младший брат Николай Павлович. Великая княгиня Александра Федоровна, не склонная лгать, даже во спасение, писала в дневнике, что когда Александр I сообщил, что видит в Николае своего наследника, так как он намерен отказаться от трона и закончить жизнь как частное лицо, а Константин на престол не претендует: «Нас точно громом поразило; будущее показалось нам мрачным и недоступным для счастья». Ее это известие, наверное, и в самом деле не порадовало, а вот в искренности Николая Павловича можно усомниться. Уж очень он любил власть…

А вот в том, что преемников Николая предопределенная им судьбой и законом о престолонаследии участь действительно тяготила, сомневаться не приходится. Подтверждение этому – в главах, посвященных великим князьям Александру Николаевичу (будущему Александру II), Александру Александровичу (будущему Александру III) и Николаю Александровичу (будущему Николаю II). Правда, есть одна деталь, отличающая Александра Павловича от его преемников. Да, они не хотели надевать корону. Но, став императорами, получив власть, уже не желали с ней расставаться. Он (единственный!) собирался отречься от реальной власти.