Виктор Чернов - Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905–1920 Страница 13

Московская тайная полиция докладывала о впечатлениях Милюкова от старой столицы: «Я никогда бы не поверил, если бы не слышал собственными ушами, что Москва способна говорить таким языком. Я знаю Москву много десятилетий; если бы двадцать лет назад мне сказали, что в чувствах москвичей может произойти такая катастрофическая перемена, я бы назвал это глупой шуткой. Самые инертные, самые непросвещенные люди говорят как революционеры».

На Съезде земств делегаты Иваненков, Макаров и Бесчинский подтвердили, что схожие перемены произошли даже в таких традиционно монархических регионах, как казачьи станицы. В отчете Московского департамента тайной полиции от 19 февраля 1916 г. говорится о росте «до ужасающей степени» «общего глубокого недовольства личностью Его Величества, правящего императора». Департамент «с глубоким прискорбием констатирует», что «если бы пришлось реагировать на все случаи дерзкого и открытого lese-majeste [оскорбления величества (фр.). – Примеч. пер.], количество дел, заведенных по статье 103, стало бы беспрецедентным». Такой же доклад поступил от петроградской тайной полиции: «Антиправительственные настроения охватили буквально все слои общества, в том числе и те, которые раньше никогда не выражали недовольства, – например, некоторые круги офицеров императорской гвардии».

Тактика Думы была двоякой: с одной стороны, она диктовалась фрондой правящего класса, с другой – боязнью революционных настроений среди низших классов.

В Государственную думу входила вся политическая верхушка обеспеченной и привилегированной России, соответствовавшая необходимому для избрания имущественному цензу, поэтому каждое ухудшение ситуации неизменно приводило к политической консолидации разных фракций. В результате в «прогрессивный блок» вошли почти все, от левых до правых: кадеты, прогрессисты, «земские октябристы», правое крыло Союза 17 октября, «правый центр» и даже наиболее либеральные из националистов, правее которых находились только махровые черносотенцы.

Октябрист Родзянко описывает политическое значение блока. «Партия народной свободы [кадеты. – Примеч. авт.] в период предвыборной кампании подвергалась преследованиям, а потому была склонна объединиться с крайне левыми. Опасность проникновения революционных настроений в сердце Думы нарастала не по дням, а по часам. Это угрожало самому существованию Думы и могло привести к революционным беспорядкам в стране». Чтобы избежать этого, «нужно было заключить с влиятельной кадетской партией соглашение и предупредить ее союз с социалистическими партиями» и одновременно привлечь на свою сторону возможно большее количество членов воинствующего крайне правого крыла, которое было готово взорвать Думу изнутри, провоцируя ее и поддерживая каждое антидумское «слово и дело» правительства. Родзянко считает заслугой «прогрессивного блока» то, что он «сорвал уже готовое [? – Примеч. авт.] соглашение между партией народной свободы и социалистическими и революционными кругами»1.

Националист Шульгин, который был не в силах защищать правительство, видел единственный выход в следующем:

«Мы признаем растущее недовольство справедливым, но должны придать его проявлению самую мягкую, самую приемлемую форму... Иными словами, нужно заменить недовольство масс, которое может легко перерасти в революцию, недовольством Думы... Именно для этого и был создан «прогрессивный блок». Этим шагом мы вынудили кадетов перейти к программе-минимум... Если можно так выразиться, мы освободили кадетов от революционной идеологии и свели дело к мелочам... Мне казалось, что мы представляем собой цепь солдат, взявшихся за руки... Конечно, нас толкали сзади и заставляли двигаться вперед. Но мы сопротивлялись. Мы смыкали ряды и не позволяли толпе прорваться... Так мы продолжали сопротивление, но нас толкали в спину уже полтора года... Бог свидетель, если бы мы не создали эту цепь, возможно, толпа прорвалась бы давным-давно»2.

«Мы призывали правительство прислушаться к требованиям общества не ради революции, – заявлял Гучков, – а чтобы усилить власть для защиты отчизны от революции и анархии».

Однако многие кадеты резко осуждали участие в этой «цепи». Согласно донесениям полиции, левое крыло партии «не одобряло блок с самого начала. Это крыло доказывало, что участие в нем подорвет авторитет партии, потому что оно не заставит правых членов блока приспособиться к кадетам; наоборот, отказавшись от своих главных требований, кадеты сами приспособятся к правым». Это было вполне естественно. Закон всех оппозиционных блоков состоит в том, что его общая платформа может быть выработана лишь при условии приведения требований объединяющихся партий к «общему политическому знаменателю». Лидер левого крыла кадетов Мандельштам заявлял:

«Тактика правого крыла кадетской партии, руководимого Милюковым, грозит бесповоротно скомпрометировать партию в глазах широких демократических кругов населения и либеральной интеллигенции... Страшная ошибка Милюкова заключается в непонимании бесплодности этой игры, в попытке укрепить бюрократию за счет авторитета кадетов, в стремлении что-то получить от этой сделки. На самом деле он теряет престиж и доверие у широких демократических кругов... В ближайшем будущем события изменятся так быстро, что все требования «прогрессивного блока» покажутся детским лепетом... Каждый, кто видит, как все выше поднимается волна народного гнева, ясно понимает, что кадетская партия должна вступить в блок не с правыми, а с левыми, должна идти рука об руку с демократическими партиями. Если мы этого не сделаем, то окажемся в хвосте событий и потеряем свою лидирующую роль. Скажем честно: многие члены нашей партии боятся размаха революции и видят в ней лишь новый пугачевский бунт. Но сами эти страхи должны диктовать политику, диаметрально противоположную милюковской. Если мы не хотим, чтобы стремление народа наказать преступное правительство превратилось в беспорядки, хаос, бессмысленное разрушение, то не имеем права игнорировать народное движение, мы должны стремиться возглавить его... Иначе кадетская партия, скомпрометированная в глазах народа, рискует раз и навсегда оказаться на стороне непопулярных умеренных политических партий. Это было бы несчастьем как для нашей партии – партии российской интеллигенции, – так и для народа»3.

Как же Милюков, лидер правоцентристского большинства партии, защищал свою тактику?

«Люди, которые выдвигают такие лозунги, играют с огнем. Они не способны понять страшное напряжение, в котором живет сегодняшняя Россия, и последствия этого напряжения. Очень возможно, что правительство тоже не понимает, что происходит в глубинах России. Но мы, умные и чуткие наблюдатели, ясно видим, что ходим по вулкану, что достаточно малейшего толчка, чтобы все пришло в движение и полилась лава. Вся Россия – одна воспаленная рана, боль, скорбь и страдание... Напряжение достигло предела; достаточно чиркнуть спичкой, чтобы произошел страшный взрыв. Боже нас сохрани стать свидетелями этого взрыва. Это будет не революция, а тот самый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», от которого бросало в дрожь Пушкина. Начнется та самая вакханалия, свидетелями которой мы были в Москве[7]. Из глубин вновь поднимется та грязная волна, которая погубила прекрасные ростки революции 1905 г. Сильное правительство – не важно, плохое или хорошее – необходимо нам сейчас, как никогда раньше»4.

Для Милюкова революция была зловещей предательской стихией, которую мог надеяться повернуть в нужное русло только тот, кто был способен тешить себя иллюзиями. Россия созрела для бунта, но не для революции. Следовательно, изменение тактики было бы фатальным. Милюков взывал к своей партии:

«Ради бога, не поддавайтесь на провокацию правительства. Оно спит и видит сепаратный мир с Германией, а потому пытается спровоцировать сложности внутри страны... Указав на рост революционного движения в России, оно объяснит союзникам, почему не может продолжать кампанию. Оно возложит ответственность за неудачу на революционные и оппозиционные круги... Не идите у него на поводу. От нас требуется только одно: терпеливо ждать, глотать горькие пилюли, не увеличивать, а уменьшать народное возбуждение: рано или поздно положение правительства станет безнадежным, после чего наступит полный и абсолютный триумф российского либерализма»5.

Правоцентристские элементы кадетской партии были уверены в успехе. Во время мирного конгресса «правительство ничего не сможет сделать без Думы». Оно будет вынуждено «подкрепить» свои условия и требования «обращением к российскому общественному мнению, выраженному представителями народа». Конфликт с Государственной думой накануне или во время конгресса ухудшил бы международное положение России. Во-вторых, после войны для выплаты одних процентов по внешнему долгу понадобилось бы около полумиллиарда рублей плюс затраты на восстановление разрушенных крепостей и строительство новых, расширение сети железных дорог, расходы на демобилизацию и т. д. В случае конфликта с Думой «правительство не получило бы за границей ни копейки». Кроме того, существовало еще одно обстоятельство: