Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости Страница 13

Замечу, что в сталинские годы все советские люди, и взрослые, и дети, поимённо знали всех, кто входил тогда в когорту вождей партии и народа – соратников Сталина: В. М. Молотова, М. И. Калинина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, Г. К. Орджоникидзе, В. В. Куйбышева, С. М. Кирова. Когда три последних уходили из жизни, в стране был траур, и «мы пионеры – дети рабочих», горевали по поводу их безвременной кончины вместе со всем советским народом.

В ближайшее окружение И. В. Сталина входили также А. А. Андреев, А. А. Жданов, а несколько позже и А. Н. Косыгин. Все они тоже были хорошо известны в советской стране. В 30–40-е и в последние годы жизни И. В. Сталина известность получили также А. И. Микоян, Н. С. Хрущёв, М. А. Суслов. Они тоже многие годы входили в руководящее ядро ВКП(б) и советского государства, шли вместе со Сталиным. Каждый из них оставил свой след, соответственно своей роли и заслугам в деятельности ВКП(б) и советского государства. Никто в партии и в стране, да по всей вероятности, и сам Сталин не мог предположить, что кто-то из них подло поведёт себя после его смерти.

Слов «репрессии» и «ГУЛАГ» мы тогда не слышали, но твёрдо знали, что Троцкий и его сподвижники – Каменев и Зиновьев, прежде всего, – враги партии и Советской власти, советского народа, что они хотели свернуть страну с пути социалистического строительства, с ленинского пути.

В годы нашего пионерского возраста мы уже не видели среди «вождей» ни Рыкова, ни Бухарина. И не слышали их имён. Узнали о них только во время процесса по делу «правотроцкистского блока» и, соответственно, воспринимали их как активных его деятелей.

Да и среди взрослых эти имена были не очень известны. Помнится один случай, относящийся к середине 30-х годов, к тому времени, когда Председателем Совета Народных Комиссаров СССР был уже Вячеслав Михайлович Молотов.

Как-то мы пошли с отцом к одному из его друзей, проживавшему недалеко от нас. В полумраке увидели в углу икону «Божией Матери», а рядом на стене чей-то портрет, изрядно выцветший от времени. На нём был изображён кто-то незнакомый мне. Отец его узнал и вполголоса заметил: «Сними сейчас же. Это – Рыков. Он – враг народа».

Хозяин опешил: «А я и не знал. Висит да и висит. Я даже и не помню, кем он был этот Рыков. Давно как-то в лавке купил и повесил».

Лишь только из газет по мере их «разоблачения», как «врагов народа», а впоследствии из «Краткого курса истории ВКП(б)», узнавали, кто был всегда со Сталиным, с ВКП(б), с советским народом, кто боролся за социализм, а кто вредил партии, народу, Советской власти, социализму…

В 1937–1938 гг. на короткое время «засверкало» ещё одно имя – Ежов. Не столько имя, сколько устрашающий термин – «ежовые рукавицы», которые раздавят «фашистскую гадину», всех врагов Советской власти и трудового народа.

Но как неожиданно это имя и «ежовые рукавицы» объявились, так же очень скоро и незаметно исчезли. Без сожалений. Разве что какое-то время возникал недоумённый вопрос: «Куда он делся?» И почти одновременно такой же недоумённый вопрос возник о Берии, сменившем Ежова на посту наркома внутренних дел: «А этот – кто и откуда?»

Пожалуй, надо сказать и о том, что у нас на Украине были ещё и свои «украинские вожди», руководители КП(б)У и Украинской Советской социалистической республики. В мои пионерские годы на слуху были: П. П. Постышев, В. Я. Чубарь, С. В. Косиор, П. П. Любченко, Г. И. Петровский. Затем в одночасье их имена исчезли. А вместо них появились новые. О судьбе прежних узнали многие годы спустя. Исключение составил лишь Григорий Иванович Петровский, Председатель ЦИК Украинской ССР и Заместитель Председателя ЦИК СССР. Он многие годы работал заместителем директора Центрального Музея В. И. Ленина.

Пожалуй, этим и закончу «необходимые дополнения» по столь серьёзному вопросу, всецело основываясь на его восприятии мною в пионерские годы.

Таким же было восприятие происходивших изменений в высшем партийном и государственном руководстве в 30-е годы. Оно основывалось исключительно на публикациях в газетах и воспринималось так, как они его освещали. Доверие к публикациям в газетах было полное и не вызывало никаких сомнений.

Впрочем, уже тогда, в 30-е годы, будучи пионером, я знал о сталинском отношении к вопросу о роли вождей и народа в истории. Особенно глубоко отложились в моей памяти слова И. В. Сталина, сказанные в речи на Первом Съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 года:

«Прошли те времена, когда вожди считались единственными творцами в истории, а рабочие и крестьяне не принимались в расчёт. Судьбы народов и государств решаются не только вождями, но, прежде всего и главным образом, многомиллионными массами трудящихся. Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, – вот кто настоящие герои и творцы новой жизни». (И. В. Сталин. Соч. Том 13. М., 1951, стр. 255).

Тридцатые годы – непростое время. Но если характеризовать его, основываясь на моём восприятии тех лет, – то должен со всей определённостью сказать: это время можно охарактеризовать одним словом, наиболее точно отражающим наше настроение – ЖИЗНЕРАДОСТНОСТЬ. Вопреки всем трудностям, невзгодам, тревогам и заботам, – мы были жизнерадостными. Беззаветно любили жизнь такой, какой она была, – и нам хотелось жить именно такой жизнью, в такой стране, со всеми её заботами и тревогами. Мы бесконечно любили свою страну, свою Советскую Родину, и были готовы к тому, чтобы отдать все силы, а если потребуется и жизнь, без колебаний, – во имя своей Отчизны, своего народа. Это были не формально заученные звонкие слова, сочинённые поэтом. Это пела душа; в ней звучала наша неподдельная любовь, безмерная гордость за нашу страну, за то, что мы – её дети, её будущие строители и защитники.

Да, конечно, я помню начало тридцатых годов – время голодное и трудное. Время, когда на обеденном столе во многих семьях соседствовали макуха, борщ из крапивы, зажаренный воробей или даже ёж. Благодаря материнской и отцовской заботе, заботам бабушки и дедушки, – наша семья не питалась такими блюдами. Хотя макуха была нередко вполне съедобным продуктом, и не один пуд её стал нашим «лакомством». Дедушка (по отцу) и сам отец трудились на промышленных стройках в Донбассе, их заработки и пайки тоже облегчали жизнь…

Я помню ночные выстрелы, горящие сараи и клуни, хаты и конюшни в годы развернувшейся коллективизации, страшный рёв забиваемых животных. «Жги, режь, ибо завтра всё заберут в артель (колхоз)» – эти тревожные слова нередко можно было услышать в те дни, особенно за бутылкой водки или самогона, из уст дальних или близких соседей.

Должен, однако, засвидетельствовать: на нашем подворье не сгорела ни одна постройка, не спешили поскорее прикончить корову или свинью. Но рядом, на нашей улице и даже на подворьях близких соседей, полыхали сараи и клуни, раздавались выстрелы, слышался рёв убиваемой скотины; душераздирающий плач женщин. Это я слышал. И помню по сей день. Помню и то, что нередко ночью на тачанке по улице к горящим постройкам мчался оперуполномоченный НКВД Золотько. Он был грозой для многих в Барвенково. На его счету не один обезвреженный «враг народа», «враг Советской власти», немало схваченных с поличным «поджигателей и вредителей». Где-то в 36–37-х годах его грудь украсил орден Красной Звезды. В те годы это была весьма редкая и большая боевая награда.

Помню и аресты кулаков и подкулачников, подстрекателей и поджигателей, ставших на путь сопротивления коллективизации, защиты своей собственности, своего личного имущества и хозяйства. Тем более, что, как это хорошо известно, было немало прегрешений и властей, особенно местных угодников-карьеристов, готовых в своём усердии выполнить и перевыполнить циркуляр об обобществлении и довести дело до абсурда. И доводили. Отсюда и стало возможным «головокружение от успехов».

Не все выдерживали столь крутую ломку существовавшего уклада жизни, не могли примириться с потерей своего собственного имущества или скота, приходили в отчаяние. На этой почве покончил с собой и убил свою жену наш близкий сосед. Если не ошибаюсь, в ту же трагическую ночь, когда случилась эта беда, – были сожжены сарай и клуня на его подворье.

Наша улица – Западня – длинная; она насчитывала много десятков хат, протянувшихся километра на два, не меньше. Кстати, в годы организации колхоза улица стала называться «Червоный орач» (или по-русски «Красный пахарь»). На ней жили в абсолютном большинстве крестьяне-единоличники. С началом коллективизации – большинство объединилось в колхоз. Немалая часть «раскрестьянилась» и уехала на заводы и шахты соседнего Донбасса. Но я хочу здесь сказать о другом: не знаю ни единого случая ареста на нашей улице по политическим мотивам. За уголовные преступления – было несколько арестов. Но после «отсидки» все арестованные или осуждённые возвращались в родные дома и семьи.