Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Вошедший сам Страница 13

Впрочем, петроградцам в ту пору петь не особенно хотелось – слишком часто новая большевистская власть производила в городе аресты. По малейшему подозрению. А оказавшимся в застенках петроградского ЧК (ПЧК) было не до песен. Так, ещё 10 июля к чекистам Петрограда поступила бумага, в которой говорилось о том, что в Михайловском артиллерийском училище существует контрреволюционный заговор. И весь следующий день чекисты проводили там повальные обыски и аресты. В числе прочих был задержан и прапорщик Владимир Борисович Перельцвейг.

В ПЧК началось разбирательство. Было установлено, что офицерам и юнкерам Михайловского училища, в самом деле, предлагали вступить в некую организацию, боровшуюся за Россию без большевиков. Никто из михай-ловцев ничего противоправного не совершил. Но арестованных курсантов приговорили к расстрелу. В назидание другим. 21 августа все они (21 человек) были расстреляны. Среди них – и Владимир Перельцвейг, друг поэта Леонида Каннегисера.

Газета «Правда» (в номере от 21 августа) ни о каких заговорах и готовившихся расстрелах, конечно же, не сообщала. Но упомянула, что в Петрограде…

«Выступал любимый пролетарский поэт Василий Князев».

Князев, в самом деле, стал «любимым» стихотворцем петроградцев – он почти каждый день выступал с чтением рифмованных агиток, антибуржуазных стихов и антирелигиозных куплетов и ежедневно печатал стихотворные фельетоны в «Красной газете».

Впрочем, о тех, кто работал в те годы в «Красной газете», Корней Чуковский потом написал в дневнике, что это были люди «с дрянью в душе».

«,Дрянь» можно было заметить тогда и в душах большевистских вождей – ведь именно «дрянным» тянет назвать распоряжение, которое 22 августа 1918 года Ульянов-Ленин отправил в Саратов (уполномояченному Наркомпрода Пайкесу):

«… советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

В тот же день газета «Правда» выступила с не менее суровым предупреждением:

«От Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, преступлениями по должности и спекуляцией

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия имеет сведения о подготавливающемся на ближайшее будущее выступлении в Москве Белой гвардии…

Всероссийская Чрезвычайная Комиссия доводит до сведения всего населения, что всякая попытка выступления врагов рабоче-крестьянской революции будет раздавлена со всей беспощадностью».

Давить «со всей беспощадностью» всех «врагов рабоче-крестьянской революции» для многих тогдашних молодых людей было делом весьма увлекательным. И таких геройских «давителей» на фронтах гражданской войны и в тылу появилось очень много. Даже флаг-секретарь (адъютант) командующего Волжской военной флотилией Лариса Раскольникова-Рейснер увлеклась этим, казалось бы, совсем не женским делом. Один из её сослуживцев, Всеволод Вишневский (будущий известный советский драматург), через пятнадцать лет вспоминал:

«Когда она пришла к нам, матросам, мы ей сразу устроили проверку: посадили на моторный катер-истребитель и попёрли под пулемётно-кинжальную батарею белочехов. Даём полный ход, истребитель идёт, мы наблюдаем за "бабой". Она сидит. Даём поворот. Она: "Почему поворачиваете? Рано, надо ещё вперёд". И сразу этим покорила. С этого времени дружба. Ходили в разведку. Человек показал знание, силу».

Потом Лариса совсем освоилась, часто ходила в разведку, а при случае, как утверждают, крыла матросов отборным матом.

Ответ «давителям»

Петроградский поэт Леонид Каннегисер, страшно потрясённый расстрелом своего друга Владимира Перельцвейга, в последних числах августа позвонил по телефону главе ПЧК Моисею Урицкому немного побеседовал с ним и принял окончательное решение. В ночь на 30 августа Леонид дома не ночевал. Писатель Марк Алданов объяснил это так:

«Тогда почти половина столицы старалась ночевать вне дома (аресты почему-то производились ночью)».

Арестовывать по ночам очень скоро станет для чекистов правилом.

Не найденный большевиками Яков Блюмкин все еще оставался на свободе. Он сам потом признавался:

«В августе 1918 года я жил в окрестностях Петербурга очень замкнуто, занимаясь исключительно литературной работой, собирая материалы об июльских событиях, и писал о них книгу».

А Леонид Каннегисер утром 30 августа на взятом напрокат велосипеде заехал к отцу сыграл с ним партию в шахматы, а затем на том же велосипеде поехал к зданию бывшего министерства иностранных дел.

Марк Алданов:

«В этом здании принимал Урицкий, ведавший и внешней политикой Северной Коммуны».

Дождавшись прибытия главного петроградского чекиста, Леонид Каннегисер подошёл к нему сзади и несколько раз выстрелил из кольта. Моисей Урицкий был убит наповал.

А Каннегисер? В очерке Марка Алданова «Убийство Урицкого», опубликованном в 1923 году, сказано:

«Без фуражки, оставленной на подоконнике, не выпуская из рук револьвера, он выбежал на улицу, вскочил на велосипед и понёсся вправо к Миллионной».

За ним на автомобиле устремилась погоня. Каннегисер остановился у дома № 17 на Миллионной улице, поднялся по чёрной лестнице и вбежал в дверь, которая почему-то оказалась не закрытой. Это была квартира князя Меликова. Вызвав сильное удивление прислуги, Леонид снял с вешалки первое попавшееся пальто, надел его и спустился по парадной лестнице. На выходе был арестован.

Все родные и близкие Каннегисера вскоре тоже оказались за решёткой. Арестовали и князя Меликова.

На допросе в ЧК Леонид заявил:

«Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он – отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».

Дед Леонида Каннегисера был врачом и получил дворянство, отец был инженером, известным всему Петербургу. О самом Леониде Марк Алданов написал:

«Этот баловень судьбы, получивший от неё блестящие дарования, красивую наружность, благородный характер, был несчастнейший из людей».

Как драматично (и драматургично) сложилась судьба поэта Каннегисера! Но и на неё никаких откликов (ни стихотворных, ни прозаических) Владимир Маяковский не оставил – она не вписывалась в сюжет его «революционной феерии».

А большевистская пресса требовала мести, немедленной, безжалостной и лютой.

Ответ большевикам

«Красная газета» писала:

«Убит Урицкий. На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором… За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов».

Григорий Зиновьев опубликовал в «Известиях» статью, которая заканчивалась так:

«На контрреволюционный террор против лиц, рабочая революция ответит террором пролетарских масс, направленным против всей буржуазии и её прислужников».

Эти статьи дали прочесть заключённому Леониду Каннегисеру. Он написал на них стихотворный ответ:

«Что в вашем голосе суровом?Одна пустая болтовня.Иль мните вы казённым словомИ вправду испугать меня?

Холодный чай, осьмушка хлеба.Час одиночества и тьмы.Но синее сиянье небаОдело свод моей тюрьмы.

И сладко, сладко в келье теснойУзреть в смирении страстей,Как ясно блещет свет небесныйДуши воскреснувшей моей.

Напевы божьи слух мой ловит,Душа спешит покинуть плоть,И радость вечную готовитМне на руках своих Господь».

В тот же день, 30 августа 1918 года, в Москве на заводе Михельсона было совершено покушение на Владимира Ильича Ульянова-Ленина.

Маяковский об этом событии вспомнит только через шесть лет – в поэме «Владимир Ильич Ленин» он обвинит эсеров в покушении на вождя большевиков:

«Эсер с монархистом / шпионят бессонно —где жалят змеёй, / где рубят с плеча.Ты знаешь / путь / на завод Михельсона?Найдёшь / по крови / из ран Ильича».

Яков Свердлов написал тогда Льву Троцкому:

«На местах признают только три подписи: Ильича, вашу да ещё немножечко мою».

2 сентября Свердлов объявил о необходимости ввести в стране «красный террор». Его исполнителями должны были стать чекисты.

Что за люди работали тогда в ВЧК? О них – Марк Ал данов, по словам которого, в чрезвычайном большевистском ведомстве той поры…