Георгий Соколов - Малая земля Страница 13

Терещенко по вспышкам заметил пушку, которая прямой наводкой стреляла по катеру, и завязал с ней дуэль. Он стрелял по ней до тех пор, пока не заставил замолчать. Неожиданно комендор почувствовал удар в ногу. Он скрипнул зубами от боли, однако стрельбу не прекратил.

Взрывом снаряда его отбросило к мостику. Очнувшись, Терещенко пополз к своему орудию. Его тошнило, подгибались колени, но он все-таки поднялся и хотел выстрелить. Однако выстрела не произошло. Это удивило комендора. Он стал искать причину.

— Почему не стреляете, Терещенко? — крикнул Дубровин, видя, что комендор стоит, наклонившись над пушкой.

Терещенко не сказал командиру, что ранен, а ответил:

— Осколок повредил орудие. Сейчас исправлю.

Комендор чувствовал, как по ногам текла кровь, как слабели силы. Если бы орудие было исправно, он доверил бы стрелять из него матросу Зинину, но сейчас необходимо устранить повреждение, а Зинин не сможет этого сделать. «Хватило бы сил», — подумал Терещенко и подозвал Зинина.

— Гриша, спусти с меня штаны и перевяжи. Приспособься так, чтобы не мешать мне работать. Да еще, Гриша, заслони, чтобы никто не видел, что я у пушки в таком виде. Потом проходу не дадут ребята… Действуй…

Вражеский снаряд разорвался около кормы. Упал сраженный комендор кормовой пушки Морозов. Второй снаряд разбил радиорубку. Радист Пермяков выполз оттуда и замер на палубе. Через мгновение он вскочил и бросился к мостику.

— Рубку разбило. Связь потеряна, — доложил он.

— Становитесь к кормовой пушке. Там комендор убит, — распорядился Дубровин.

Пермяков подбежал к пушке и стал наводить ее на Цель.

Давыдов высунулся из люка и крикнул Дубровину:

— Пробит борт! Вода поступает в моторное отделение.

— Большая пробоина?

— Порядочная.

— Попытайтесь заделать.

— Есть заделать!

Давыдов и командир отделения мотористов Таранов начали заделывать пробоину. Им пришлось работать в помещении, насыщенном отработанными газами. Они падали, поднимались и снова брались за работу.

— Будем считать это партийным поручением, — тяжело дыша и кашляя, проговорил Давыдов. — Выполним его, корабль спасем… от нас зависит судьба людей.

Катер продолжал маневрировать около берега, поддерживая десантников огнем своих пушек и пулеметов.

Терещенко исправил поврежденное орудие, и оно опять стреляло.

Кругом взметались фонтаны от взрывов. «Пора поворачивать», — подумал Дубровин и подозвал матроса Харченко.

— Узнайте, заделана ли…

Он не успел закончить фразу, как около правого борта разорвался снаряд. Матрос шагнул было вперед, потом упал навзничь. Дубровин почувствовал удары в плечо и бедро. Он схватился за перегородку мостика, в глазах потемнело, в голове пронеслась мысль: «Совсем Г не вовремя. Вот уж…» Пальцы безвольно разжались, и он рухнул на руки успевшего подбежать боцмана.

Держа тяжелое тело командира, Коноплев крикнул рулевому:

— Выводи корабль!

— Рулевое управление не действует, — ответил тот.

— Исправить…

Боцман отнес командира в каюту, раздел и стал бинтовать. Дубровин открыл глаза.

— Командуй, боцман, — через силу прошептал он. — Спасай корабль…

Он хотел еще что-то сказать, но только скривил рот от боли и опять потерял сознание.

Подозвав матроса и поручив ему быть при командире, Коноплев побежал наверх.

— Что с командиром? — нетерпеливо спросил Tepeщенко.

— Жив, — глухо сказал боцман. — Раны тяжелые. Я сознания лишился…

Он поднялся на мостик, выпрямился, вытянул огромный жилистый кулак в сторону противника и ожесточенно ругнулся:

— Ужо, гады!..

При вспышке от разрыва снаряда на берегу боцман заметил, что лицо рулевого страдальчески сморщилось, а из глаз, казавшихся красными, текли слезы.

— Труса празднуешь! — загремел было Коноплев, но тут же спохватился и тихо сказал: — Ты что? Не унывай, не пропадем…

— Командира жалко. Не сумел заслонить его…

Боцман смущенно крякнул:

— Не так, не по-бабьи жалеть надо. Эх, Сухов, Сухов, непонятный ты для меня человек… Говори, что с рулевым управлением?

— Штуртрос перебило. Я уже исправил.

«Может на берег выброситься, тогда хоть людей сохраню», — подумал боцман, но тут же отогнал эту мысль. Команда сойдет на берег, а катер, когда наступит рассвет, гитлеровцы сожгут. Какая цена тому моряку, который не борется до последнего за жизнь своего корабля…

— Разворачивай и выходи из зоны обстрела, — приказал Коноплев рулевому.

— Моторы работают с перебоями, в пробоины поступает вода, — заметил рулевой. — Может, у берега курсировать, пока пластыри прикладывают?

— Пока пластырь из горячего металла к сердцу не прильнет… Не то, Сухов, говоришь! Выполняй мое приказание.

— Есть…

И вдруг заглох мотор. Боцман бросился к мотористам.

— В чем дело?

— Осколок… Попытаемся завести. Но едва ли… — сказал моторист Боровиков и провел рукой по лицу, растирая масло и кровь.

Тяжело ступая по палубе, боцман раздумывал, как быть. «Надо с парторгом посоветоваться», — решил он и открыл люк от помещения, где работал механик и командир отделения мотористов. Оттуда пахнуло на него отработанными газами.

Отшатнувшись от люка, боцман крикнул:

— Давыдов! Выдь-ка на минутку.

Не услышав ответа, боцман вошел в помещение, сообразив, что они могли там задохнуться. Первое, что он увидел, — заделанный борт, вода чуть просачивалась. На полу лежали Давыдов и Таранов, Боцман наклонился над ними.

— Парторг! — вырвалось у Коноплева. — Парторг…

Боцман вынес его наверх, положил на палубу и послал матроса вынести Таранова.

Катер беспомощно качался на волнах. Взрывы мин и снарядов не утихали.

«Видно, все. Придется покинуть катер», — решил боцман. Он спустился в каюту командира. За ним вошел Пермяков и присветил электрическим фонариком.

— Жив?

— Пульс работает, — ответил боцман, держа руку командира.

— Надо обернуть его сначала шинелью, потом плащом, — сказал Пермяков.

Оба моряка понимали, как трудно им будет сохранить жизнь командира, если придется покинуть корабль и сойти на берег, где находится противник. Им придется идти на прорыв, чтобы пробиться к отряду Куникова. Однако ни у одного не было в мыслях оставить командира. Советский моряк воспитан так, что ради жизни командира всегда готов отдать свою. Оставить раненого — подлость, и никому такое не прощалось.

И вдруг катер задрожал, послышался характерный звук работающего мотора.