Александр Бовин - 5 лет среди евреев и мидовцев Страница 13

Перес (по рождению — Перский) родился в 1923 году в городке Вишнява (ныне в Беларуси). С 1934 года — в Палестине. Активно участвует в левом молодежном движении. В 1953–1959 годах генеральный директор министерства обороны, затем — заместитель министра. С его именем связаны создание авиационной промышленности Израиля и формирование ядерного центра в Димоне. Занимал посты министров транспорта и связи, информации, обороны, финансов, иностранных дел. Был премьер-министром. В 1977–1992 годах бессменный председатель Партии труда. Рабина и Переса называют иногда “заклятыми друзьями”. Действительно, они — постоянные политические союзники и не менее постоянные политические соперники. В 1994 году в предисловии к русскому переводу книги Переса “Новый Ближний Восток” я писал: “Отношения между этими людьми… складывались далеко не идеально. Тем более хочется отметить мужество и мудрость И. Рабина, который, несмотря на предостережения “доброхотов”, пригласил Ш. Переса в свое правительство на роль первой скрипки. Но не менее важно сказать о мужестве и мудрости самого Переса, который, достаточно высоко оценивая свое значение и возможности, согласился вместо дирижерской палочки взять в руки скрипку, хотя и первую. Разум победил эмоции. Чувство ответственности взяло верх над личными амбициями”.

Перес принял меня в Кнессете. Разговор был, скорее, светский, чем политический. Перес демонстрировал недюжинную эрудицию, знание русской литературы и истории. Произносил русские слова и фразы. По нашим меркам он был слишком интеллигентен, чтобы преуспеть в политике. Но в Израиле мерки другие…

Беседа с Рабином — тоже в Кнессете — прошла как-то скомканно, сухо. И не только потому, что Рабин гораздо более замкнутый, закрытый человек, чем Перес. На следующий день должны были выбирать лидера партии. Победил Рабин. Но когда мы беседовали, он не знал этого. Поэтому явно нервничал, пару раз выбегал из комнаты, беспрерывно курил.

Постепенно отношения наладились. Однако выжать из Рабина улыбку, заставить его расстегнуть несколько пуговиц всегда было не просто.

Политика — область преходящих, конечных, временных ценностей. Культура, искусство погружают нас в сферу ценностей вечных. Хорошая музыка, хорошие тексты, хорошая игра позволяют хоть на время, хоть на мгновение забыть о том, что говорят по телевидению и пишут в газетах. Позволяют почувствовать себя “просто” человеком — неважно какой страны и какого времени. С искусством такого уровня сталкиваешься не часто. И в Москве чаше, чем в Тель-Авиве. Но в Тель-Авиве все-таки чаще, чем в Веллингтоне. Так что мне повезло.

И повезло, можно сказать, в квадрате. Думаю, что по количеству наших, российских гастролеров — в хорошем смысле этого слова — и на квадратный километр, и на душу населения, и на любую календарную единицу (неделя, месяц, год) Израиль в описываемые времена прочно занимал первое место в мире. И пусть не всегда это было высокое искусство, оно (за исключением откровенной халтуры) всегда было близким и родным. В Москве когда еще выберешься в театр или в концерт, а тут — наши приехали, как не пойти! За пять с половиной израильских лет мы с Петровной перекрыли свою московскую “норму” в несколько раз.

Февральские, к примеру, гастроли: Алла Пугачева, Александр Малинин, Вячеслав Малежик, Эльдар Александрович Рязанов. Бывало и погуще. Бывало и настоящее цунами гастролей.

Иногда возникали казусы. Рязанов, отвечая на вопрос журналиста, как он оценивает отъезд артистов из России в Израиль, заявил: “Никакой крупный актер сюда не поедет… Актеры из России не уезжают. И русский писатель сюда не поедет”.

Обиделся М.М.Козаков. Ответил в газете “Время”. Упрекнул Рязанова в бестактности, в том, что он “повел себя, мягко говоря, не совсем корректно по отношению к своим коллегам из России, ныне живущим здесь. Начал расставлять отметки, определять степень крупности и вообще учить жить”. Потом Рязанову на каждой пресс-конференции пришлось высказываться по этому поводу. Например, 19 февраля:

“Я испытываю к Козакову сложное чувство. Крупный актер и режиссер… Миша уязвлен. Приезжают Хазанов, Гердт, собирают огромную аудиторию. Он считает — отбивают хлеб. Он считает — здесь, в Израиле, русский язык постепенно исчезнет. Поэтому мы здесь не ко двору. Считает — необходимо ввести квоту на приезжающих, ввести большие налоги на антрепренеров. Совковая идеология, он ведь Феликса Эдмундовича Дзержинского играл”.

Когда меня спрашивают, говорил Рязанов, почему я не уезжаю из России, я отвечаю словами Анны Ахматовой: “Долг русского интеллигента — быть со своей родиной!”

Меня эта “дискуссия” расстроила. Негоже, думал я, русским интеллигентам опускаться до подобной перепалки.

Беда в том, — и тут Козаков был прав, — что конкурируя за кошельки олимов, гастролеры перекрывали денежный кислород друг другу. Но не о “квотах” следовало беспокоиться. Импресарио, организаторам гастрольных туров следовало бы перенять опыт детей лейтенанта Шмидта и договориться о разделе гастрольного времени. Но не получалось. Каждый действовал на свой страх и риск. Лишь бы заработать побольше. Страдали от этого и артисты, и публика, да и сами импресарио.

Кстати, об импресарио. Послушаем Шему Принц: “В Израиле для того, чтобы стать импресарио, достаточно получить разрешение на этот вид деятельности. Поэтому многие считают, что гастрольный бизнес — самая удобная и легкая халтура, дающая возможность быстрых заработков. Как рассуждают многочисленные импресарио, которые за последние несколько лет выросли как грибы после дождя? Если я в Союзе дружил с актером Б., почему бы мне по-дружески не пригласить его сюда? И ему польза, и мне заработок.

Сказано — сделано. Актер, поверив на слово приятелю, приезжает, не подписав никакого контракта, и… только тогда “импресарио” начинает думать, что же с ним делать…

Можно, к примеру, поселить его у себя дома. Лариса Голубкина в одной комнате, хозяйка с мужем в другой, их дети и собака — в третьей… Не “Хилтон”, конечно, но ничего — мы же свои люди! Теперь надо что-то придумать с залами, ах, да, еще билеты напечатать и распространить…

Калягин мне жаловался, что когда он приехал на выступление, народ собрался, а зал — заперт. Полчаса бегали, искали, кто бы мог открыть дверь. Билеты были отпечатаны на целлофане, без номера, без места. Голубкина приходила и плакалась, что сидит без гроша. Я у нее спрашиваю: как же Вы согласились приехать без договора, без контракта? А она отвечает: импресарио меня так уговаривала, говорила, Вы приезжайте, повыступаете, попоете, а я Вам дам денег… Вот и “повыступала” — пришла ко мне полуголодная. И это в такой стране, как Израиль!