Фрида Вигдорова - Девочки (дневник матери) Страница 13

И все же, как только наверху обед или завтрак — она там. Снова разговаривала, объясняла, что нехорошо это, пыталась призвать на помощь самолюбие. И вот вчера, после того, как мы позавтракали, приходит Берта Львовна и приглашает Галю завтракать к себе. Галя умоляюще смотрит на меня. Я — с удивлением на нее: ведь ты только что ела?

А она в ответ:

— Ну что же я ела… одно яичко…

Берта Львовна:

— Ну, вот и пойдем: у меня рисовая каша, сгущенное молоко (!), пойдем скорее.

Галя опять смотрит на меня, видит, что я рассержена, краснеет, на глазах появляются слезы. Я пожимаю плечами, она некоторое время мнется, а потом идет. Была она сыта, перед приходом Берты Львовны отказалась доедать простоквашу, а яйцо ела без хлеба.

Можно найти всему этому невинное объяснение: там дети и с ними есть веселее. Но у меня из головы не выходят слова: «Ну, что же я ела… одно яичко…»

Очень противно.

Обе — и Саша, и Галя — выглядят чудесно: Саша смуглая, Галя румяная. Сашу остригли, она подурнела, очень похожа на жука. Галя, напротив, похорошела. Блондинка с карими глазами и очень длинными ресницами. И ямочкой на щеке.

Галя очень гордится мною. Когда я играю с детьми, или читаю им, или бегаю, она на всех смотрит почти победоносно и старается подчеркнуть наши родственные отношения. Ведет себя гораздо лучше, чем в Москве, спокойнее. О лагере и слышать не хочет. Если бы только не эта история с Бертой Львовной…

Саша:

— Мама, мне немцы всю спину покусали.

Речь идет о комарах. Все неприятное привычно связывается ею с немцами.

Ей тут хорошо. Не плачет.

От нечего делать я сообщила Саше, что главную роль в пьесе папы и дяди Мориса будет играть Юнгер (чтоб продолжить диалог «Бом, бом, тили-тили, папе пьесу разрешили»). Саша запомнила и, когда ее спрашивали: «Кто будет играть главную роль?», отвечала: «Юнгер».

Прошло несколько дней. Я снова спросила:

— Кто же будет играть главную роль?

Саша подумала с минуту и ответила:

— Кенгуру…

17 июня 45.

Я выгоняю из комнаты кошку. Саша горячо заступается за нее: «Ну, мама, ну, не надо, ведь она совсем маленькая, она ничего не понимает…», т. е. говорит все слова, которые произносят обычно в ее защиту: «маленькая, ничего не понимает».

23 июня 45.

Берта Львовна созывает своих ребят обедать.

— Галя, хочешь есть? — спрашиваю я.

— Вообще — нет, но с ними — хочу, — отвечает Галя со всей откровенностью, на какую только способна.

Мы сидим за столом и едим землянику.

— Съедим еще немного, а остальное я оставлю тете Оле, — говорю я.

— А я оставлю папе Шуре, — говорит Саша.

С минуту мы молчим. Сашина тарелка пустеет медленно, но неуклонно.

— А как же папа Шура? — спрашиваю я.

Саша отвечает вопросом на вопрос:

— Ты кому оставишь землянику?

— Тете Оле.

— Ну, а тетя Оля оставит папе Шуре.

Галя:

— А когда будет затемнение солнца?

— Ты гадкая и жадная девочка, — говорю я Саше.

— Я не буду с тобой водиться, если ты ругаешься, — отвечает она, плача.

13 июля 45.

Саша ест булку с маслом. Подходит Галя:

— Ты что кушаешь?

Саша делиться не хочет. Поэтому она предусмотрительно отвечает:

— Это гадость. Невкусно.

Берта Львовна воспитывает двоих чужих детей. Они любят ее, слушаются. Галя постоянно у них и принимает участие во всех делах — дежурит (убирает, моет посуду), играет, занимается.

Сказала мне вчера:

— Почему ты не разрешаешь много бывать у тети Берты? Ведь она делает меня хорошей. Даже тетя Оля (няня) говорит, что я стала хорошей.

28 июля 45.

Читаю Саше книжку. Там стихи:

Очень любит наш ВанюшаВишни, яблоки и груши.

И нарисован мальчик с яблоком в руках.

— А почему он не дает мне? — спрашивает Саша, улыбкой намекая на то, что понимает всю вздорность такого вопроса. Но с надеждой в голосе — чем чёрт не шутит? — вдруг бумажный мальчик раздобрится!

Галя укладывает Сашу спать, раздевает ее. Сашка пищит, хохочет, бегает от нее по комнате. Самовлюбленно восклицает:

— И что я такая баловница!

Галя при этом проявляет неожиданную для меня начитанность:

— Ты, — говорит она, — как в «Обломове»: дрыгаешь ногами, не даешь ботинок снять.

Припоминаю: она зимой читала в какой-то хрестоматии отрывок «Сон Обломова».

Галя плохо подмела комнату, оставила много сору.

— Будет у тебя жених рябой, — говорю ей то, что говорили мне в таких случаях в детстве.

— А я никогда не женюсь, — отвечает она. — Все мужья злые, мне их не надо.

Галя:

— Мама, в каком классе будут объяснять, как дети родятся?

(Вот ведь какая проклятая проблема!)

31 июля 45.

Саша собирает малину, тщательно разыскивая только красные ягоды. Когда делится со мной (отколупывая какие-то микроскопические дольки), то восклицает со смесью тоски и восхищения:

— Ой, какая я не жадная, какая я не жадная!

Иногда, прежде чем поделиться, спрашивает с надеждой: «Мама, ты ведь не хочешь?»

30 августа 45.

Десять дней назад — 19 августа — Саша упала со второго этажа дачи в пролет лестницы. К счастью, вниз спускался Григорий Давыдович Плинер, на фетровую шляпу которого и обрушилась Саша. Когда я выскочила на шум и крики в коридор, то в темноте нащупала Сашу на полу. Она лежала навзничь, раскинув ручки, и не кричала, а стонала. Я подняла ее, внесла в комнату — правый глазок у нее скосился, а личико было изжелта-бледное. Мы побежали к врачу. Он осмотрел Сашу, заставил ее пройтись, спросил, как все случилось.

— Я шла, — сказала она. — И упала. И было больно.

Глазок у нее стал на место, она перестала стонать, только выглядела очень усталой и хотела спать. Врач велел ждать — сутки решат, не будет ли мозговых явлений.

Мы ждали. Всё обошлось.

А упала она потому, что Шура в этот вечер привез ей новые ботиночки — они скользили. (Все это знали, а проводить не могли. А. Б.)

Когда Григорий Давыдович приехал снова, Саша предложила ему:

— Дядя Гриша, надень шляпу и иди по лестнице, а я опять на тебя упаду.