Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева Страница 13

Мало-помалу я втянулся во все. Окончательно поправившись, я стал догонять товарищей. Строи я любил всей душой, наши орудия и ящики, скакавшие по зеленому полю, казались мне троянскими и ахейскими колесницами. Военная жилка во мне проснулась, слабый организм окреп. Уже в лагере мы отдыхали. Репетиции, экзамены – все осталось позади. В прекрасных бараках на берегу живописного озера с высокой горой по ту сторону, где в густом сосновом лесу ютились хорошенькие дачки, катание под парусом и на веслах, постоянное оживление кругом – все это вносило в нашу жизнь новую струю, полную очарования.

Сразу между юнкерами я нашел себе сердечных друзей. Высокий, румяный и темноглазый Басков, напоминавший большого ребенка; талантливый Пневский, унаследовавший от матери-гречанки правильные черты лица и ясные интеллигентные глаза ее расы; маленький кругленький Завадовский, по своим деликатным манерам и мягкой, располагающей наружности так подходивший к своей театральной роли бальзаковской женщины; и, наконец, смуглый, тонкий и подвижный Борисов, казак прославленной станицы Наурской, безустанно и безуспешно зубривший, но постоянно отстававший в науках, со своей желтой мордочкой, жесткими черными усиками и упрямой эспаньолкой, так напоминавший дикого зверька, – составляли одну дружную компанию, которую никак не могли разбить ни разность во взглядах, ни подтрунивание товарищей. Остальные, правда, тоже поделились на кружки. Немного в стороне держались сибиряки (2-е отделение), под покровительством нашего курсового офицера Владимира Дмитриевича Турова. Это был высокий плотный мужчина с греческим профилем и красивой окладистой бородкой, напоминавший наружностью кучера аристократического экипажа. В противность прочим офицерам, наряду с недюжинным умом в нем проглядывала немалая доля простонародной хитрости и какого-то своеобразного лукавства. В его голосе, вибрациями которого он любил щеголять, часто проскальзывали фальшивые нотки, они коробили и даже отталкивали. Материальную часть он знал отлично и увлекался баллистикой. Любил задавать «каверзные» вопросы по этой части во время гимнастических упражнений и вообще оригинальничал кстати и некстати и надоедал своим педантизмом. Нашим отделенным был Зворыкин, бывший конноартиллерист, корректный и выдержанный, знаток лошадей и материальной части. Штабс-капитан Чернов, добродушный толстяк, также «конник», только номером послабее, заведовал 3-м отделением, состоявшим из кадетов южных корпусов. Офицерами старших классов были тонкие и корректные Похвиснев, Фриле, Алиев и др. «Царь и Бог», душа всего, был командир батареи Василий Тимофеевич Чернявский, природный хохол, отличившийся в турецкую войну на Кавказе своей хладнокровной храбростью. Когда он выходил перед батареей, чтоб сказать что-нибудь, сразу «хватал быка за рога» и ставил ясно очерченные требования. Читал он основные курсы артиллерии, читал их ясно и выразительно. Эта здравая логика и отчетливость в требованиях, соединенные со своеобразным способом выражения, проникали во все действия «Шнапса» и делали его идолом юнкеров.

Однажды во время торжеств, сопровождавших заключение франко-русского союза и прибытие в Кронштадт французской эскадры, фельдфебелю училища пришло в голову послать от нас приветствие своему коллеге в военной школе С. Сира. Неожиданно в конференционный зал, где были выстроены юнкера, влетел «Шнапс», комкая в руках злосчастную телеграмму и, видимо, крайне раздраженный: «Вот до чего додумались! – были его первые слова. – Едва успел повернуть спину, как они уже мне наклали в шапку!» Для большей выразительности он снял фуражку и сунул в нее кулак с телеграммой. «Какие у вас там могут быть фратерните, профон сантиман[35]? Что вы понимаете в государственных делах? Сегодня бонжур, а завтра – штык в пузо. Юнкер все должен делать по команде: прикажут – кричи “ура”, а нет – молчи! Вот, зарубите себе на носу».

Про него говорили, что он еще юным офицером в Турецкую кампанию, не имея ни одного снаряда, встретил налетевшую конницу грозным молчанием своих пушек. Увидев неподвижные фигуры солдат, башибузуки, потрясенные внушительным молчанием батареи, в последнюю минуту повернули назад. За этот подвиг он получил золотое оружие.

В исключительных случаях в Сборном зале перед строем появлялся сам начальник училища, маститый генерал Демяненков. Высокообразованный артиллерист (он преподавал артиллерию наследнику престола), Демьян умел тактично ставить каждого на свое место, сохраняя в то же время свое собственное достоинство. С юнкерами он имел общий язык и проводил свою волю разумно, без деспотических проявлений и без нажима. Наш выпуск он особенно любил и всегда сравнивал его с выпуском «обоих де Гаспери» (где были также мой брат Сергей и Мамонтов[36]). Я слышал его ответы на вопросы военного министра генерала Вановского и Государя Императора Александра Александровича. Находчивый и уравновешенный, он знал, что нужно и что можно сказать. Оба донельзя подходили друг к другу, и об обоих я сохранил самые лучшие воспоминания.

На третью весну начались последние экзамены, они длились едва ли не три месяца. Одна артиллерия (теория) занимала 800 страниц. Материальная часть – 5000, не считая чертежей. Это было чудовищно. На подготовку давалось 20 дней, но что читалось три недели назад, уже исчезало из памяти. Военные предметы проходились слабее, я сдавал их без труда. Об остальных – Законе Божием (его читал талантливый отец Григорий Петров), русской словесности, о языках – не стоило говорить. Химия оставалась на втором курсе, Ипатьев вклеил мне восьмерку. Как я сдал интегралы и применение их к механике – я не отдаю себе отчета. Будаеву мы отвечали по своим билетам, которые вызубривали наизусть. В сущности, это было только формальностью и придавало уверенность в удовлетворительном балле. Потом он гонял нас по всему курсу и ясно мог составить себе представление об успехах своего ученика. В году я имел по десятке, но на экзамене слетел на шестерку, и в итоге «восемь». Хуже меня был только один. Но по всему остальному я получил «12», даже по аналитике. Спас меня стоявший рядом Шнабель (впоследствии конно-артиллерист и воспитатель детей Великого князя Дмитрия Павловича). Билет (номер 12) мне достался великолепный, но я забыл основную формулу. Мой спаситель мгновенно пришел мне на помощь – написал ее на уголке мелом, и вся моя доска мгновенно покрылась выводами. Профессор выходил и не заметил «маневра». По всем другим предметам я прошел блестяще, но коэффициенты моих двух восьмерок вновь спустили меня на 17-е место из семидесяти.