Николай Попель - Танки повернули на запад Страница 13

Утром наши танки вышли на огневую позицию зенитной батареи и захватили здесь брошенного своими товарищами обер-ефрейтора с перебитым плечом.

В землянке лежал умерший от раны механик-водитель. Возле него недвижно сидели мальчик и девочка.

Изуродованное тело Веселова обнаружили в соседнем блиндаже. Видно, немцы затащили его туда. Орден был отвинчен, документы исчезли. Но в потертом клеенчатом бумажнике осталось неотправленное письмо: "Валюша, родная! Детей у нас будет целая куча. Не меньше пяти. Это я твердо запланировал..."

Надя заболела крупозным воспалением легких. И после выздоровления была отправлена в детский дом. Ванюша до конца войны оставался в танковой бригаде. От них, по-детски зорких и наблюдательных, да от пленного обер-ефрейтора известны подробности этого эпизода, произошедшего во время "боев местного значения" в первые дни сорок третьего года на Калининском фронте. А то, что не могли рассказать очевидцы, я, хорошо зная Веселова, мог представить себе сам.

4

Если уподоблять немецкий выступ у Ржева кувшину, то у кувшина этого в результате нашего наступления образовалась сильная вмятина. Конечно, гитлеровцы хотели ее выпрямить и при этом окружить наши части. Была создана специальная ударная группа генерала Брауна:

девять отдельных батальонов, механизированный полк из дивизии "Великая Германия" и танковые части.

Основной удар Брауна приходился по тому месту, где позади реденькой цепи пехотинцев стояла бригада Горелова. Пехота не выдержала натиска. Горелов получил приказ атаковать группу Брауна во фланг.

Принимаю решение идти вместе с бригадой. Захлопываю верхний люк, вдыхаю запахи автола и солярки, пороховых газов и человеческого жилья - тревожный воздух танка.

"Тридцатьчетверка" Горелова покачивается рядом. Может быть, я что-то замечу, чем-то помогу Горелову, и он быстрее научится "держать в пятерне" нити наступательного боя.

Здесь не только обычное стремление быть полезным командиру. К Горелову у меня личные симпатии. Ему я особенно горячо желаю истинной боевой удачи.

Немецкие танки плохо различимы на снежном поле. Они затянуты белыми чехлами, как кресла в солидном кабинете. И только человек с хорошим зрением, внимательно приглядевшись, замечает ползущие по снегу черные червячки (чехол скрывает башню и лобовую броню).

Но постепенно все отчетливее контуры машин, растворяющиеся облака выхлопных газов.

Горелов останавливает свои батальоны. Он хочет, оставаясь здесь, на опушке, пропустить мимо боевые порядки противника, дождаться бегущих по танковым колеям автоматчиков (они сейчас не больше точек, муравьев) и обрушиться сверху, с поросшего редколесьем бугра.

Гавришко, командир одного из батальонов, знает этот план. Но трудно сдержать себя при виде быстро растущих вражеских танков. Я слышу в шлемофоне умоляющий голос комбата:

- Товарищ двадцать первый, по одному снарядику... Та же просьба в обращенном ко мне взгляде Коровкина.

- Ни выстрела! - сухо отрубает Горелов.

Я пальцем показываю Коровкину на уши. Он со вздохом кивает.

Только когда внизу уже близко появляются выбивающиеся из сил немецкие пехотинцы, Горелов велит открыть огонь. Первые выстрелы с места. И стальная широко распластавшаяся волна катится вниз.

В моей машине сразу становится душно. Пороховая гарь застилает глаза. Коровкин кашляет, но не отлипает от прицела. Мне самому хочется слать осколочный за осколочным туда, где среди разрывов копошится вражеская пехота. Но вместо этого я подношу к губам микрофон:

- Двадцать первый, внимание! Мы договорились с Гореловым: этим условным сигналом я остановлю его, если он начнет увлекаться.

- Понял вас, - знакомо басит в шлемофоне.

Мы снова рядом. Люки открыты.

Сейчас немцам не до двух танков, остановившихся на полпути.

Пехоте некуда деваться. Она мечется среди разрывов по перепутавшимся танковым колеям.

Вырвавшиеся вперед Т-III и Т-IV торопливо разворачиваются. В эту смятенную минуту на фашистские машины обрушивается притаившийся до поры до времени за елями батальон Гавришко. - Смотрите, смотрите, - зовет меня Горелов. И показывает флажком на головную "тридцатьчетверку" Гавришко. - На таран прицеливается

"Тридцатьчетверка" устремляется в гущу немецких машин. И уже нельзя понять, где наши танки, где вражеские. Все смялось в трепетный клубок металла, огня, дыма.

- Гавришко, не забывайте о батальоне, - приказывает Горелов по рации, - не забывайте о батальоне!

- Есть, не забывать о батальоне,- слышу я в наушниках хрипловатый, задыхающийся голос.

Впереди перед нами поле покрылось темными пятнами. Пятна побольше и потемнее - воронки, поменьше и светлее - серо-зеленые шинели автоматчиков, которые недавно бежали, стараясь не отстать от своих танков.

Клубок, расползаясь во все стороны, оставляя после себя обгоревшие четырехугольные остовы, приближается к нашей высоте. Гитлеровские танкисты, так удачно начавшие атаку, сейчас мечтают об одном - оторваться от русских.

Десяток Т-IV, прижимаясь к высоте, норовит выйти из боя. Порванные белые чехлы крыльями бьются о машины. Бейся не бейся - не улетишь.

Горелов наводит роту старшего лейтенанта Жукова на пытающиеся удрать немецкие танки.

- Понял хорошо, вижу хорошо! - слышу я ответ Жукова.

Рота теснит немецкие машины, те, отстреливаясь, жмутся к деревьям. Танки так близко от нас, что удержаться невозможно.

Я показываю на них рукой Горелову. Он понимающе кивает и скрывается в башне. Одновременно стукнули оба люка. Почти одновременно грохнули выстрелы.

Немцы затравленно метнулись назад, навстречу машинам Жукова.

Мы с Гореловым меняем наблюдательный пункт. Отсюда видно, как Жуков преследует десяток вражеских машин. Их уже не десяток. Я пересчитываю: осталось лишь семь Т-IV.

Жуков стоит в открытой башне и, будто на учениях, флажками командует ротой.

- Не форсите! - сурово кричит в микрофон Горелов. - Не на параде.

Танк Жукова вырывается вперед, исчезает за дымящимся склоном.

Я стараюсь проследить за встревоженным взглядом Горелова.

Над только что остановившейся "тридцатьчетверкой" поднялся вверх едва различимый столб дыма. Подношу к глазам бинокль. Из верхнего люка быстро вылезают двое, нагибаются над проемом и вытаскивают третьего. Темный столб все гуще, шире. Возле разорвался снаряд. Все заволокло дымом. И вдруг из него выскочила пять минут назад подбитая "тридцатьчетверка". А людей поблизости не видно. Какое-то наваждение...

- Танк подбит, но еще на ходу,- не отрываясь биноклем от "тридцатьчетверки", растолковал мне Горелов. - Пока не взорвался, решили на нем уходить... Кажется, экипаж Кузьмина.