Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945. Страница 13

Список документально подтвержденных побед С.З. Букчина в составе 129-го гиап, на самолете «аэрокобра»:

15.12.43      ФВ-189      Сев. Калиновка      в группе

17.12.43      Ю-87      Покровская Рыбчина     

17.12.43      Ме-109      Покровская Рыбчина     

08.01.44      Ю-87      Сев. Марьевка     

01.02.44      ФВ-189      Михайлово      в паре

09.02.44      Ю-52      юго-зап. Корсунь-Шев-ченский      в паре

21.03.44      Хе-111      Раковец

12.04.44      ПЗЛ-24      юго-зап. Синешты

18.04.44      Ю-87      юж. Балабанешти

18.04.44      Ме-109      Анени Ноуэ      в паре

25.04.44      ФВ-190      Будеш

29.04.44      Ме-109      Вултуру

03.05.44      Ме-109      Костешти

30.05.44      ИАР-80      Вултуру

30.05.44      Ю-87      Скулени

Всего сбитых самолетов — 12 + 4;

боевых вылетов — 144;

воздушных боев — 44.

Источники:

1) ЦАМО РФ, ф. 22 гиад, оп. 1, д. 5 «Оперативные сводки штаба ди­визии»;

2) ЦАМО РФ, ф. 22 гиад, оп. 1, д. 12 «Оперативные сводки штаба дивизии»;

3) ЦАМО РФ, ф. 22 гиад, оп. 1, д. 18 «Оперативные сводки штаба дивизии».

Семен Букчин рядом со своей «кингкоброй». Фотография сделана в 1947-1948 гг.

Семен Букчин с фронтовыми друзьями. Сидят(слена напра­во): Валентин Карлов, Семен Букчин, Николай Гулаев, Петр Никифоров; стоят: инженер Лапкин, Иван Гуров, Леонтий Задирака.

Канищев Василий Алексеевич

Канищев Василий Алексеевич в кабине своего Як-3.

Я родился в Москве. Пацаном жил с родителями в Теплом переулке, рядом с улицей Льва Толстого. В 1937 году наше полуподвальное помещение затопило после сильного ливня, причем так, что люльки с детьми подняло к потолку. Все малыши спаслись. Утонули только один-два человека, хотя в этих подвалах людей было как тараканов. Все было забито. Мы жили в 10-метровых комнатах по 5—6 человек в каждой. После потопа все семьи развезли по «красным уголкам», ко­торые раньше были в каждом доме. Наша и еще одна семья оказались в «красном уголке» кооперативного пятиэтажного дома в Курсовом переулке. «Красный уголок» представлял собой большую комнату, площа­дью порядка ста метров, со сценой. Из этой комнаты в октябре 1940 года я ушел в армию, в летное училище.

Я очень хотел попасть в авиацию. Тогда это было модным, престижным. Один мой товарищ с соседнего двора, постарше меня года на два, как-то спросил: «Летчиком стать хочешь?» — «А как же?!» — «В аэроклу­бе сейчас идет набор желающих». Я пошел в аэроклуб, в который поступил, пройдя медицинскую и мандатную комиссии. Вот так я с 9-го класса ушел учиться в аэро­клуб. Школу пришлось бросить. Зато там кормили, а в то время это — о! Тем более ты понял, как я жил...

Летали мы под Москвой. Домой после полетов воз­вращались на электричке — от нас бензином воняет, шапки-ушанки с дырками для переговорного шланга. Шантрапа!

Я летал хорошо и самостоятельно вылетел одним из первых в своей группе. После окончания аэроклуба тех, кто получше летал, отправили в истребительные школы. Я попал в Армавирскую. После провозных по­летов на УТИ-4 пересели на «ишак», как мы называли И-16. «Ишак» — это жеребец будь здоров! Самый слож­ный из истребителей! Я на всех отечественных ис­требителях летал: «яках», «мигах», «лавочкиных»... Но И-16 — самый коварный самолет.

22 июня был выходной день. Всей ротой мы пошли на речку купаться. Это нам позволяли редко, хотя жара стояла страшная. После купания мы, как всегда, под руководством специальных инструкторов-пехотинцев занимались шагистикой. Ох, гоняли нас, сволочи! Гим­настерка была насквозь мокрая от пота, в соляных раз­водах. Зачем авиаторам это надо? Да и пехоте в прин­ципе тоже незачем. Ладно на параде пройти красиво, а без парадов... Они же учили нас стрелять из различно­го оружия. И вот во время занятий прибегает посыль­ный: «Тревога! Война!» Наш командир роты приказыва­ет: «В ружье!» Мы побежали в общежитие. Хватаем каж­дый свой винторез, противогазы, скатку. В полной выкладке пришли на аэродром, все потные, мокрые, но бодрые. Каждый думал: «Да мы их сейчас расшибем за месяц!»

На войну нас, правда, не отправили, и наша кур­сантская жизнь продолжилась. Училище было обнесено забором, на железных воротах стоял часовой. Никуда не уйдешь: если поймают, то пришьют дезертирство и отправят в пехоту. Правда, таких случаев у нас не было.

Тяжелое было время... А с другой стороны, дома я жил впроголодь, а в училище приехал — там в столовой курсанты за отдельными столами по четыре человека, такая кормежка, у-у-у! (Это уже в Средней Азии, когда мы эвакуировались, были длинные столы на 20 чело­век, лавки, и все. Принесут тебе две параши... Эх...) До войны курсантская норма была чуть ли не лучше лет­ной. На тарелке лежало по кусочку масла для каждого! В Москве мне такое и не снилось! Правда, когда война началась, с питанием стало плохо. Нам гороховый суп варили, который мы называли «малофейка», поскольку это была просто забеленная вода, в которой и гороха-то не было. Разумеется, на такой еде нельзя было ле­тать. Но летали... А что сделаешь? Помню еще, мы еже­месячно получали какие-то деньги. На территории учи­лища стояла палатка, в которой в день получки торго­вали пивом. И в этот день к ней выстраивались в очередь. Зарплаты хватало на два-три котелка.

Когда в 1942 году Армавирская школа перебазиро­валась в Среднюю Азию, кормежка стала совсем хре­новой — в пути давали только сухари и селедку. Запом­нился приятный эпизод. Мы добирались до Баку, а от­туда должны были морем плыть в Красноводск на самоходной барже. Баржа была загружена мандарина­ми. Каждый мандаринчик обернут тонкой гладкой папи­росной бумажкой. И вот эту баржу нам надо было раз­грузить, а потом уже на ней плыть. Курсантов было много, все голодные. Нам хозяин груза говорит: «Брат­цы, ешьте сколько хотите, но только не вытаскивайте по одному мандарину из каждого ящика. Взяли целый ящик — съели, ставьте другой ящик — съели, третий ставьте...»

Пунктом назначения была Фергана. Там мы прошли летную подготовку на Як-7В, и весной 1943 года я за­кончил училище. Надо сказать, что техника пилотирова­ния у меня была хорошая. После окончания училища мой инструктор мне сказал: «Командир звена и я реши­ли оставить тебя инструктором в школе». Я ему возра­жаю, мол, на фронт пойду, и никуда больше. Он мне: «Собьют тебя на второй-третий день, и все. Что ты уме­ешь делать? Держаться за ручку, взлетать и садиться. Без тебя хватит летчиков». Но я настоял на отправке на фронт, а остался бы — может быть, судьба и по-друго­му сложилась... Кстати, наш выпуск был первым, кому присвоили звания младших лейтенантов. Надо сказать, что воспринималось введение новой формы неодно­значно. Многие считали, что введение погон — это воз­врат к белогвардейщине.