Всеволод Кочетов - На невских равнинах Страница 13

Обходя траншеи, шутя с бойцами, Баркан повстречался с Бровкиным.

- Василий Егорович, привет! Скольких уложил-то, старый солдат?

- Не считал, товарищ комиссар, горячка была.

- История подсчитает!

Это сказал недавний экономист - рядовой Селезнев. Он достал и надел на нос пенсне, на время боя аккуратненько уложенное в футляр.

- Так, пожалуй, наш Василий Егорович и медаль заработает. "За отвагу", - вставил Козырев.

- То-то, брат... Практика! - Бровкин был доволен. Он хлопнул Козырева по спине.

"Взрослые люди, - думал Баркан. - А тут стали как ребятишки. Чему радуются? Тому, что уложили сегодня несколько десятков немецких солдат, несколько десятков людей. Но ведь и я этому радуюсь, и я готов всех тут обнимать, хлопать по плечам, по спинам. Все мы, конечно, не столько смерти тех, оставшихся на поле, радуемся, сколько радуемся своей жизни, тому, что мы живы, тому, что враг не прошел, что будут, значит, живы и наши дети, наши жены, матери, отцы, тому, что будет жив Ленинград". "Можешь ли ты, спросил он самого себя, - можешь ли ты пожалеть перебитых сегодня немцев? Можешь ли вспомнить о том, что и они люди, что и у них есть дети, жены, отцы, матери, которые ждут своих родных домой?" "Нет, - себе же ответил Баркан. - Нет. Пока нет. Может быть, когда-нибудь, когда фашизма не станет на земле, мы вспомним о тех потерях, которые человечество понесло от войн, затеянных империализмом. Может быть. Но пока надо убивать, убивать и убивать. Если хочешь жить, если хочешь отстоять свою Родину и построить в ней социализм".

Немец все-таки оказался себе верен. Передышка была очень недолговременной. Во второй половине дня противник обрушился на соседнюю с девятой восьмую роту. Фланг слева оголился. Баркан запросил указаний от командира полка, но связь со штабом была нарушена. Сидели, ждали ночи, чтобы произвести разведку. Разведчики, пошарившие в ночной темноте, установили, что сосед справа тоже отошел, а позади расположения роты на шоссейной дороге стоят немецкие танкетки.

Ночь была темная, безлунная, только небо вспыхивало на миг артиллерийскими зарницами. Командир роты и комиссар полка, накрывшись плащ-палаткой, долго рассматривали карту при свете ручного электрического фонарика. Решили пробираться через ноле дневной битвы, - единственное направление, где могло не быть немецких засад. В случае удачи - через болотце в лес, а там - обходом на Вейно, куда, по предположению Баркана, отошел полк.

Спешно похоронили убитых, и сорок "четыре человека, оставшиеся от роты, в полной тишине покинули траншеи, чтобы двинуться во мрак. Шли осторожно. Только жнивье шуршало под догами. Раненых несли на шинелях.

Когда вошли в лес, уже начинало светать, сонные птицы с шумом вырывались из-под ног, заставляя отряд замирать на месте. Один из раненых заметался на самодельных носилках, застонал, тело его дергалось, он словно хватал что-то, видное только ему, но недоступное, уходящее. По лицу шла судорога, и стиснутые веки мелко дрожали.

- Кончается, - сказал Бровкин.

- Опустите, - распорядился Баркан.

Бойцы положили раненого на землю и сначала один, за ним другой, третий сняли пилотки.

"Потом разберемся, лотом подсчитаем, - снова подумал Баркан. - Может быть, найдутся такие, которые, не понюхав пороху, не пройдя по болотам, предъявят счет не одному этому молоденькому командиру, Марченко, но и ему, комиссару Баркану. Конечно, счет не только за убитых немцев, "сыновей, мужей, отцов", а и за этого умершего бойца. Может быть, может быть. Но пусть-ка они сами сначала повоюют".

Снова пробирались сквозь чащу, держа курс на Вейно, брели болотами, вязли во мхах. И в тот момент, когда трудный путь остался уже позади, когда казалось, что еще две-три сотни метров - и на открывающейся впереди просеке будут свои, - кругом затрещали автоматы, между деревьями замелькали немецкие мундиры. В первую же секунду разрывом мины наповал сразило Марченко. "Но это ничего не значит. Счет ему предъявят и мертвому. Только захоти".

Баркан подумал об этом мельком, совсем мельком. Раздумывать было некогда.

- Ребята, оставьте нас, бегите, - просили кругом раненые.

- Миша, Миша, - шептал один из них товарищу, - уходи, браточек милый. Жинке моей напиши, адрес у меня тут, на конверте. Пусть к матери, в деревню, едет. Уходи, Миша. Вставь мне в лимонку детонатор. Дай сюда...

Другой раненый сам закладывал в гранаты взрыватели и тоже просил:

- Уходите, ребята, уходите!

- Никуда мы не уйдем! - закричал Козырев. - Вы что, за гадов нас считаете, за предателей?

Впервые в своей жизни Баркан ощутил такую невероятной тяжести моральную ответственность; он не знал, на что решиться. А тот кто только что просил друга написать жене, поднялся с разостланной шинели на ноги, схватился за молодую осинку и с криком "Прощайте, ребята!" пробежал несколько шагов. Немецкие пули скосили его, гранаты в руках взорвались.

- Вперед! - закричал потрясенный Баркан. - На врагов Родины! Ура!

Порыв обреченных был так внезапен и яростен, что немцы опешили. Минуты их замешательства было достаточно, чтобы Баркану и его бойцам вырваться из кольца. Отходя, бойцы швыряли гранаты, били из винтовок. Деревья скрыли их, и немцы уже не рискнули преследовать.

Остановились только где-то в глухой чаще.

Баркан воспаленными глазами оглядел группу, подсчитал, сколько же осталось. Семнадцать. Семнадцать с ним вместе. Это были те самые ленинградцы, которые еще несколько недель назад радовались гигантскому генератору, построенному для мощной гидростанции страны, изобретали приспособления, с помощью которых на простом зуборезном станке за смену можно было изготовить деталей в десять - пятнадцать раз больше, чем обычно, насаждали парки, возводили монументальный Дом Советов на Московском шоссе, строили корабли, паровозы, блюминги. Это были те самые ленинградцы, что в выходные дни загорали на пляже у Петропавловской крепости, ездили за город, по вечерам сиживали с газетой в руках у настежь распахнутого окна, за которым двумя потоками по тротуарам не спеша текли толпы таких же, как и они, мирных граждан. И вот они сейчас - ожесточенные, полные ненависти, пролившие кровь солдаты. Кто в том виноват, с кого ответ требовать?

Все опустились на землю. У Баркана в кисете был трубочный табак. У кого-то нашлась в кармане газета. Кисет пошел по рукам, скручивались большие неуклюжие самокрутки.

Жизнь оставалась жизнью.

Целыми днями Лукомцев разъезжал по фронту дивизии, которая, отойдя от Вейно, снова заняла оборону. Однажды, встретив в лесу нескольких бойцов, отбившихся от своей роты, он по возвращении в штаб раскричался:

- Что это за войско у нас с вами, майор, что за войско? Какой-то бродячий цирк, а не дивизия!