А. Калинина - Рембрандт ван Рейн. Его жизнь и художественная деятельность Страница 13

Следующее за этой приемной помещение служило Рембрандту рабочим кабинетом. Здесь он трудился над своими офортами, здесь собственноручно печатал оттиски, постоянно изменяя в них то ту, то другую подробность, добиваясь тех эффектов света и тени, тех серебристых и бархатистых тонов, которые сделали его имя бессмертным. В часы труда и вдохновения великий художник любил окружать себя изящными и красивыми предметами: его рабочий кабинет украшали гравюры и эстампы, бюсты, разные диковины из дальних стран. Из картин здесь были собраны любимые Рембрандтом творения старых мастеров. Рядом с редкой даже в то время картиной Аргена Лейденского и «Головой старика» ван Эйка висели копии с работ Аннибале Карраччи. Но мебель и обстановка комнаты доказывали, что это помещение служило для дела и серьезного, усидчивого труда. Всюду лежали папки, начатые офорты, металлические доски, картонные абажуры, необходимые при работе ночью, и колпаки для ламп. В огромном комоде хранилось белье и платье всей семьи.

Задняя комната служила спальней, но в ней, по обычаю того времени, в часы досуга собирались все живущие в доме и принимались самые близкие друзья. При первом взгляде на этот уютный уголок уже можно было догадаться, что здесь царство домовитой хозяйки. Огромная кровать, почти закрытая голубым штофным пологом, занимала целый угол комнаты; рядом с ней стоял шкаф из кедрового дерева и такой же комод. В простенке между окнами помещались несколько стульев, обитых такой же голубой материей, как материя полога, и стол, покрытый вышитой скатертью. Большое зеркало – роскошь, доступная в то время только очень богатым людям, – отражая голубые складки занавеса и золотые рамы картин, несколько смягчало суровую, пуританскую скромность остальной меблировки. Несмотря на чисто семейное назначение этой спальни-будуара, и в ней сказались глаз и рука художника. Стены буквально исчезли под картинами мастеров нидерландской школы. Рембрандт, как всегда, окружил себя в укромном уголке, в котором он отдыхал от шума и беспокойства рабочего дня, своими земляками, видами родной природы и сценами из народной жизни; из произведений итальянцев здесь находилась только одна из мадонн Рафаэля и картина Джорджоне. Далее следовала мастерская для учеников и кабинет редкостей. Едва ли Рубенс или Ван Дейк, эти цари живописи, роскошные дворцы которых удивляли современников, обладали музеем, устроенным с такой любовью и терпением, с таким пониманием дела и столь оригинально. Это собрание могло бы привести в восторг любого антиквария или любителя; но едва ли кто-то был бы в состоянии осмотреть в один день все сокровища, сгруппированные в одно гармоническое целое в таком небольшом пространстве. Среди зелени роскошных растений белели мраморные бюсты римских императоров, греческих мудрецов и поэтов: Гомера, Сократа, Аристотеля и других. На столах и этажерках были расставлены китайский и японский фарфор, сосуды из Индии и с Вест-Индских островов, большие глобусы, граненый венецианский хрусталь. Чучела райских птиц чередовались с собраниями минералов, пестрых, разноцветных раковин и других редкостей. В одном углу помещалась пластическая группа, изображавшая борьбу льва с быком. Рядом со старинным щитом, будто бы принадлежавшим герою Голландии Квентину Массису, висел гипсовый слепок с лица принца Морица Нассауского. Стены украшали редкое и ценное оружие, латы, шлемы и разные снаряды дикарей Азии и Америки. Но всего более привлекала внимание тех немногих знатоков искусства, которым Рембрандт открывал доступ в свое святилище, необыкновенно богатая коллекция гравюр, набросков и эстампов, расположенных частью по индийским и китайским резным корзинкам, частью по отдельным папкам. Всего их было шестьдесят; работы каждого художника содержались в особом портфеле. Кроме множества гравюр самого Рембрандта, здесь хранились в большом порядке этюды его учителя Ластмана и гравюры на меди и дереве его знаменитого соотечественника, Луки Лейденского. Целый шкаф был наполнен офортами Гольбейна, Шенгауера и других художников немецкой школы; в одном из его отделений лежали копии с картин Тициана и Микеланджело. В большом картоне сохранялись эстампы Марка Антонио с картин Рафаэля. В двух портфелях находилось собрание рисунков по древнеримской архитектуре и восточные гравюры Мельхиора Лорха. Здесь же помещалась библиотека ван Рейна, правда, очень небольшая. Она состояла из старой Библии, «Медеи» Сикса, вероятно, подаренной ему автором, сочинения Дюрера «О пропорциях» и нескольких книг с гравюрами.

К этой «кунсткамере» (как назван музей в инвентарном списке) прилегала маленькая каморка, служившая складом: здесь, между прочим, хранилась довольно редкая картина сына Франса Хальса.

Широкий проход, ведущий из этого музея в мастерские, был превращен причудливой фантазией гениального хозяина в роскошный и изящный кабинет. По стенам, на дорогих гобеленах, было развешано оружие всех стран, народов и времен, античное, индийское, турецкое и европейское времен Тридцатилетней войны. Среди мягких складок драгоценных восточных тканей, спускавшихся от потолка до самого пола, мелькали гипсовые слепки с греческих и римских статуй. Копия с «Лаокоона», стоявшая отдельно от других, доказывала, насколько Рембрандт, этот сын народа, внимательно следил за всем, что делалось в современном ему художественном мире. Оригинал этой копии был в то время только что найден при раскопках, и очень немногие из художников Северной Европы имели о нем понятие.

Большая мастерская предназначалась для занятий учеников. В ней находились предметы, необходимые в качестве аксессуаров картин: вооружение, алебарды, шпаги, веера, средневековые и восточные костюмы. Небольшая часть ее была отделена перегородкой и называлась малой мастерской. Эта комната распадалась на пять отделений, в которых ученики могли найти все нужные для их работы модели. В одном из них хранились ружья; в другом – луки, стрелы, копья и дротики; в третьем находились барабаны и флейты; в четвертом – вылитые из гипса руки и головы, арфа и турецкий лук. В пятом, кроме оружия и маленькой пушки, помещались оленьи рога, несколько бюстов, коллекция старинных пестрых материй, струнные инструменты и две небольшие картины ван Рейна. Большую мастерскую также украшали работы учителя, которые, вероятно, копировали ученики. Посреди мастерской на постаменте стояла фигура ребенка работы Микеланджело. Двери этой комнаты выходили в просторные сени, увешанные львиными шкурами.

Как всякий живописец, Рембрандт должен был окружать себя красивой обстановкой. Но, помимо всяких технических соображений, собирание редкостей и предметов искусства было для него потребностью, органической необходимостью. В свободные от работы минуты он ходил по городу, разыскивая на рынках, на перекрестках, в лавочках, которые в Амстердаме, как и в Венеции, ютились на мостах, брони, кольчуги, японские кинжалы, меха и обрывки тканей. У моряков с кораблей, приплывающих ежедневно из далеких заморских стран, он покупал чучела, дротики, раковины и другие редкости. По целым часам просиживал художник в темных лавочках живописной Юденштрассе, у старьевщиков-евреев, с которыми он охотно общался, торгуя то ту, то другую вещь; мимоходом Рембрандт изучал интересные типы, световые эффекты лучей, скользящих в полутьме по парче богатого кафтана, по стали бердыша или по золотой чешуе старого вооружения. Обыкновенно экономный и расчетливый, как истый голландец, Рембрандт не жалел денег на покупку картин. За один эстамп Луки Лейденского он, не задумываясь, уплатил 80 риксдалеров. На распродаже картин он отдал за несколько гравюр этого же художника 1400 гульденов – сумму, для того времени очень значительную. Очевидно, этот сын лейденского мельника, которого его биографы стараются выставить черствым скупцом, человеком настолько ограниченным и тупым, что он якобы интересовался только своими собственными работами, умел тратить время и деньги на покупку произведений художников всех школ. Он изучал и высоко ценил и Микеланджело, и Рафаэля, и других итальянских художников; нечего и говорить о том, насколько он высоко ставил труды Дюрера, Гольбейна и остальных немецких и нидерландских мастеров. Не чуждо ему было также античное искусство, хотя он и отказывался от слепого подражания классическим образцам. Если Рембрандт так упорно придерживался своего личного, ему одному присущего стиля и не изменил его по требованию заказчиков даже в страшной нужде и бедности, то делал он это не по незнанию, не из грубого упрямства, а следуя вполне сознательно влечению своего могучего, самобытного гения.