Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего Страница 13

В общей сложности в городе было около тридцати тысяч таких колесниц, и грохотали они мощно по булыжникам копытами лошадей и колесами экипажей. Котомки[27] были разбросаны по всему городу, но самые большие были на Расстанной, Глазовой, Разъезжей улице и на Лиговке.

Грузовых и легковых машин было мало. Их было трудно встретить, как теперь трудно увидеть лошадь и телегу. Да это и не удивительно. Основным транспортным средством был трамвай, который ходил в сцепке до трех вагонов. Но уже в 1927 году начали курсировать семнадцать автобусов; в 1938 году было уже 311 автобусов.

Еще от царских времен в городе осталось много темных углов, где гнездились преступные элементы. У Московского вокзала, на Лиговской и Пушкинской улицах хозяйничали вольные ночные барышни. В два часа ночи, группами по 2–3 человека, они шли после «работы» по домам распевая блатные песни. В Нарвском районе (ныне Кировский) такими местами были Обводный канал и улицы, примыкающие к площади Стачек. У Детскосельского вокзала (теперь Витебский), на Рузовской, Можайской и еще на нескольких рядом лежащих улицах царила свободная любовь, и процветали притоны всяческого жулья.

В 1927 году в одном из домов на Рузовской улице агентом уголовного розыска третьего разряда был убит знаменитый бандит Ленька Пантелеев. Этот Пантелеев с двумя помощниками ходил по ресторанам и, угрожая оружием, грабил посетителей. Пойманный, он сумел бежать из тюрьмы и снова взялся за свое грязное дело, пока не нашел свой конец около Технологического института.

В Московском районе против Новодевичьего монастыря (там теперь склады), находилось так называемое «горячее поле» (ныне трампарк им. Калинина), мимо которого и днем было опасно ходить.

Рядом на Смоленской улице стояли два дома близнеца: «Порт-Артур» и «Манчжурия». Строили эти дома во время Русско-японской войны, и поэтому они получили такое название. Это были пятиэтажные, так называемые, доходные дома с коридорной системой и сотнями отдельных комнатушек. В них ютились рабочие Московской заставы, густо нашпигованной деклассированными элементами.

Такие же темные углы были на Васильевском острове в Гавани и на Выборгской стороне. Вообще в городе оставалось много дореволюционного мусора. Так, на углу Невского и Литейного проспектов у кинотеатра «Паризиана» («Октябрь») несколько лет стоял высокий, худощавый продавец газет. В старомодном пенсне со шнурочком. В обтрепанной шляпе. Чисто выбритый. Он смотрел поверх голов прохожих и только изредка не говорил, а вещал: «Красная вечерняя газета». Все это произносилось с паузами, с превеликим пафосом.

Я не знаю, кем он был до Революции. Может быть чиновником или бездельником-дворянином, а возможно блестящим офицером гвардии. Но грянула революция, подул очистительный ветер Октября, и он оказался у разбитого корыта. Не умея ничего делать, пошел в продавцы газет, чтобы заработать на хлеб и воду.

Тогда газетных киосков не было. Газеты продавали мальчишки, шнырявшие по улицам и трамваям. Они задорно кричали: «Дневник княгини Вырубовой!», «Черная кошка!» Ах, эти мальчишки! Они отвергают привычное, обыденное. Им подавай только яркое, фантастическое. Самое малое, на что они согласились, так это на графский титул автора каких-либо мемуаров. Тогда часто печатали воспоминания и исповеди «бывших»[28].

Новое поколение людей, живущих в благоустроенных квартирах, почти забыло страшные рубежи прошлого. Ну и отлично, что это почти забыто.

Но наступил бархатный сезон. Вместе с сиренью расцвели белые ночи. Я стал ужасно гордым и самостоятельным. Постелив газеты в зарослях любого парка, я безмятежно засыпал. Хотя моя спальня была открыта всем ветрам, я не боялся ограбления. Это широкое общение с природой благотворно действовало на мой организм. Меня не мог одолеть даже самый захудалый насморк. Возможно, что такой спартанский образ жизни наложил отпечаток на всю дальнейшую жизнь.

Все эти ковры, хрусталь, серванты с показной посудой не производят на меня неотразимого впечатления. Все это суета и стяжательство, отнимающее у людей в жилище воздух и пространство. Была бы чистая комната, немудреный стол и пара стульев (один для гостей). Ложе для спанья. Ну, и как признак зажиточности – пара кружек (одна для гостей) и хватательные и режущие инструменты в виде ложки, ножа и вилки.

Для моего гардероба хватит трех крючков на вешалке (один для гостей) и чемодана для белья.

Вот за полки с книгами и за цветы на подоконнике голосую обеими руками и даже за герань, ошельмованную критиками всех времен.

Я понимаю, что в этом вопросе безнадежно отстал и недалеко ушел от бочки Диогена. Но уже поздно прививать себе вкус нэпмана и менять свое обывательское существо. А по совести сказать, такого желания никогда не имел и не имею.

В тот период своей разгульной жизни я питался за счет нарпита[29]. Тогда столовые имели неплохую привычку держать на столе, покрытым белой скатертью, нарезанные черный и белый хлеб, горчицу, соль, перец и графин с кипяченой водой в содружестве со стаканом.

Предполагалось, да это так и было, что ко всему этому посетитель попросит первое, на второе свиную отбивную и завершит пиршество стаканом киселя. И все это ему обойдется в 35 копеек. Но такие посетители, как я, считали безнравственным обременять такими просьбами официанток из уважения к их женскому существу. Да можно было и обождать обслуживания. Нужно было только немного вооружиться терпением.

Перец, соль и горчицу я не употреблял, великодушно оставляя столовой. Бухгалтерия могла смело заносить мою щедрость в графу прихода или прибылей. По моему разумению, хлеб и вода были дешевле всего остального и являлись продуктами отечественного производства.

Но я не финансист, а поэтому, возможно, допускаю грубую ошибку в подсчетах. И если это так, то остается только просить дирекцию столовых простить мне это заблуждение. Я очень надеюсь на снисходительность, потому что в дирекции сидят и кормятся не мелочные люди. С тех пор многое изменилось в общественном питании. Возможно, доля вины в этом лежит и на моей совести.

В июле, выйдя из столовой на Петроградской стороне, после такого необременительного обеда, я был остановлен братом Александром. Он удивился, увидев меня. Брат считал, что я по-прежнему обитаю в Витебске.

Вот появилось и еще одно пристанище на Мытнинской набережной в студенческой республике Ленинградского университета.