Лев Успенский - За языком до Киева Страница 13

Но это отклонение от нормы. С ним либо борются, либо ликвидируют ставшую ненужной статую.

Куда сложнее получается с монументами топонимическими, с именами, созданными во славу и честь.

Надо понять вот что: становясь именем места, любое слово, в том числе (и в первую голову!) имя человека, переходит в совершенно новое состояние. Оно очень быстро утрачивает свое первоначальное значение, свой смысл — как слова или имени. Становится названием, и только. И неизбежно к нему, как к чистому названию, возникает совершенно новое, отличное от того, что было до сих пор, отношение.

Вряд ли найдется наивный человек, который поопасается поехать в командировку на станцию ПРОКАЗНА (в Пензенской области), потому что слово напомнит ему название страшной болезни проказы. Никому в голову не придет, что в поселке ПЬЯНСКИИ ПЕРЕВОЗ (Горьковская область) перевозят на другой берег реки одних только алкоголиков.

В дореволюционной России было множество населенных пунктов, имена которых означали то или другое высокое религиозное понятие. Таких, как УСПЕНЬЕ, ВОЗНЕСЕНЬЕ, БЛАГОВЕЩЕНЬЕ. Каждый, кто в те годы вздумал бы просто сказать: «Ну, знаете, все эти благовещенья и вознесенья — нелепые выдумки церковников!» — был бы обвинен в богохулении и мог быть, если он высказался так в публичном месте, приговорен к ссылке в каторжные работы на срок от шести до восьми лет. А если бы тот же человек, проведя в селе Благовещенье лето, хоть криком закричал в поезде и на вокзале, что, мол, это Благовещенье — мерзкое место, комариный заповедник, медвежий угол и смрадная дыра, ему никто и слова бы не сказал. И закон и люди понимали: слово — одно, а имя — нечто совершенно иное, и смешивать их никак нельзя. Тогдашние имена были созданы где-то во глуби веков, не нами, и с этим их курьезным свойством наши современники даже при желании ничего не могли бы поделать.

Но ведь мы теперь даем свои новые наименования сознательно, предвидя последствия. И крайне прискорбно, что не всегда считаемся с законами языка и мышления.

Вот назвали в Ленинграде площадь — ПЛОЩАДЬ ЛЬВА ТОЛСТОГО. И теперь, едучи в любом автобусе, вы можете слышать: «Вы на ЛЬВА сходите?» Неприятное словосочетание, а оно вполне законно. Во-первых, живой язык отталкивается от ему не свойственной конструкции: «площадь кого — чего?». Во-вторых, он отвергает непривычные и нелюбимые им составные, из нескольких слов, имена, стремится их упростить: получается не площадь Льва Толстого, а просто Льва. И в третьих, каждый говорящий так же мало думает, произнося название автобусной остановки, об ее эпониме, о великом писателе, как и тот, кто, завертывая в кусок газеты селедку или запихивая его в калошу, чтобы не спадала с ноги, думает о фотографии какого-нибудь известного писателя, лауреата, любимца публики, которая при этом подвергается довольно небрежному обращению.

И уже тут не запретишь «так говорить», как можно запретить мальчишкам ерзать штанишками по спинам бронзовых львов или по лапам сфинксов, изображающих фараона Аменхотепа III.

Как запретишь? Ведь имя площади есть и на самом деле только имя площади. Вот и получается, что дачную станцию Северной дороги называют высоким именем ПРАВДА, а пассажиры, толпясь на Ярославском вокзале у касс, второпях кричат кассиру: «Два до Правды и обратно!» Лучше было бы таких, нежелательных, словосочетаний избегать. Лучше заранее предвидеть их возможность и исключать ее.

Ведь подумайте: если бы ленинградская площадь была названа не Льва Толстого, а Толстовская, все бы пришло в норму. И сочетание слов: «Вы на Толстовской слезаете?» — никого не могло бы шокировать.

Бывает и по-иному. Под Ленинградом есть дачное местечко КОМАРОВО. Каждый нормально ощущающий слово русский человек понимает: Комарово значит — принадлежащее Комару, основанное Комаром. Вспомнив, что я говорил по поводу Соболят, мы заподозрим: речь тут шла, вероятно, не о комаре-насекомом (тогда бы было, скорее, Комариное), а о Комаре-человеке, основателе этого поселка, его дореволюционном владельце, или о ком-то по прозвищу Комар, в чью честь дачное место названо. В том не было бы ничего невозможного: в ленинградской телефонной книжке и сегодня значатся четыре Комара: А. П., Е. Г., И. М. и С. К.

И оказывается, рассуждая так, мы сделали бы ошибку: Комарово названо в честь не Комара, а покойного президента Академии наук, ботаника, географа и путешественника Владимира Леонтьевича Комарова.

Да, но тогда поселок должен бы носить имя Комаровское. Чье? Комаровское, принадлежащее Комарову. В данном случае ошибку допустил не тот, кто пытался раскрыть смысл названия, а тот, кто давал его, не считаясь с нравом и привычками русского языка.

Хочется предупредить и еще против одного топонимического греха, свойственного «крестным отцам» наших поселков, улиц и урочищ.

В системе русского языка подавляющее большинство топонимов состоит из одного слова. Встречаются двухэлементные: ВЫШНИЙ ВОЛОЧЁК, МАЛАЯ ДЕВИЦА, МОКРАЯ БУЙВОЛА, КРАСНЫЙ КУТ, чаще все это сочетание существительного, как бы самого имени, с прилагательным — определением, выделяющим данное имя в ряду других, похожих.

Можно сказать почти без особых оговорок: русских географических названий, состоящих из трех, четырех и более составных частей-слов, считанные единицы. Вот я беру первый попавшийся под руку справочник: «Список станций железнодорожной сети СССР» (издание 1941 года). Названия на букву «б» занимают там 18 страниц, всего их 804. Из них однословных — 747, двусловных — 52, состоящих из трех слов — 5. При этом среди двусловных 13 имен нерусского происхождения (БАБА-ДУРМАЗ, БАЙРАМ-АЛИ, БАЙ-ХОЖА), 7 — являются сочетанием имени с определением «большой» (БОЛЬШОЙ ДВОР, БОЛЬШОЙ КИТАЙ) и только 32 — обычные русские топонимы вроде БОРИСОВА ГРИВА, БЕЛЫЕ СТОЛБЫ, БОРКИ ВЕЛИКИЕ и так далее.

Ни одного трехэлементного названия, которое не являлось бы предложным образованием вроде Ростов-на-Дону (БАНИЛА-НА-СЕРЕТЕ, БАЛА-НАД-СТРЫЕМ), нет.

Четырехэлементных нет совершенно.

По-видимому, можно уверенно сказать: сложные составные топонимы нашей географии (а вернее, нашему языку) несвойственны.

Вот почему тем, кто занимается изобретением новых географических имен, надо ясно знать: не следует никогда «прати противу рожна», выдумывать имена, самая форма которых несвойственна топонимике. А ведь бывает.

Случается, что «называтели», увлекаемые самыми лучшими побуждениями, стремясь дать новому «объекту» самое лучшее, наполненное наиболее емким, веским, идейно полноценным содержанием имя, упускают из виду, что необъятное объять невозможно, и изобретают прекрасные по замыслу имена, которые если и останутся жить, то разве только в документах, на картах, но никак не в живой речи.